Улица милосердия - Дженнифер Хей

class="p1">– Выигрывала та, кто первой собирала весь набор. Но там еще была своя иерархия. Лучшие цветы, лучший торт. За платье, я помню, бились не на жизнь, а на смерть. Там было одно, которое хотели все. Все хотели сразу же попасть на поле с платьем, чтобы выбрать первой.

– А жених? – спросила Хизер.

Луис вскинул руки:

– Только хотел спросить.

– Жених шел во вторую очередь, – ответила Мэри.

– Торт шел во вторую очередь, – сказала Клаудия. – Жених шел в третью. Но важнее всего было платье.

– И вам тогда было?.. – спросила Митч – Кэролайн Митчелл, которая была младше всех собравшихся и чьи строгие моральные убеждения умиляли Клаудию.

– Восемь-девять.

– Это же ненормально, – сказала Митч.

– Не сказал бы, что «ненормально», – вклинился Луис. – «Ненормально» это все-таки очень сильно.

– У нас не было этой игры, – сказала Флорин, заново наполняя свой бокал. – Но, знаете, нам это не мешало. У меня в двенадцать все уже было распланированно.

– Какой бред, – сказал Луис.

Мэри издала хриплый смешок:

– Хочешь сказать, мальчишки этим не занимаются? Разве у вас не было игры «Жених»?

– Ты прикалываешься?

По бару прокатился радостный возглас. «Брюинз» забили шайбу.

Митч взяла пустой питчер и пошла к бару за повтором. Флорин и Мэри вышли на перекур. Клаудия повернулась к Луису, внезапно вспомнив, о чем хотела ему рассказать.

Выслушав ее, он нахмурился.

– Кто-то ее сфотографировал? – спросил он. – Клаудия, ты уверена?

– Не совсем. – Она осушила стакан с пивом, к которому вернулся пивной вкус. – Это со слов пациентки, но она не самый надежный источник.

– Но зачем кому-то ее фотографировать? – Луис выглядел озадаченным. – На хрена?

Мир полнится знаками.

Excelsior11 вел машину сквозь ночь на юго-восток, в сторону Мэриленда, прижимая к левой стороне лица пакетик замороженного горошка. Позади сиденья были пристроены лопата, молоток и садовый бур. В кузове пикапа под чистым синим брезентом лежал штабель свеженарисованных табличек.

Он заехал в Хэджерстаун как раз перед рассветом. Улицы были пусты. Его интересовал участок муниципальной земли сразу за Камберлендом. Он предпочитал работать ночью, если была возможность.

Установка прошла гладко. Снег в Мэриленде подтаял: остались узенькие корочки по краям, но земля уже была мягкая и влажная.

Он закончил работу как раз с восходом солнца. У тридцать шестой трассы был еще один участок, на который он положил глаз. Если верить открытым данным, эта земля находилась в частном владении, а это усложняло дело. Он пламенно верил в священную неприкасаемость собственности. Он бы ни за что сознательно не посягнул ни на чьи имущественные права, даже во имя благого дела.

Место располагалось у залежного поля. Землю там не вспахивали уже несколько лет. Хозяин жил на другой стороне, в некотором удалении от дороги в крепком кирпичном доме с глубокой верандой.

Он припарковался на подъездной дорожке и позвонил в дверь. Широкая лужайка была утыкана садовыми украшательствами – гномиками, грибками-переростками, там же стоял миниатюрный цементный колодец желаний. Дверь открыла пожилая дама в халате.

– Доброе утро, мэм. Вы христианка? – Его речь звучала невнятно. Он старался не шевелить ртом.

– Да. – Женщина плотнее запахнула халат и внимательно вгляделась в гостя: грудь колесом, синие джинсы, джинсовая же рубашка и оранжевый охотничий жилет – он считал эту одежду своей униформой для рисования табличек. – А почему вы спрашиваете?

– Меня зовут Виктор Прайн, и я верю в сакральность каждой жизни. С вашего разрешения я бы хотел установить на вашем участке один из моих знаков.

Пожилая женщина казалась сбитой с толку:

– Что за знак?

– Позвольте показать, у меня в кузове их несколько.

Она вышла за ним на улицу. Он опустил откидной борт и скатал брезент. На самом верху лежал один из его любимых: темный силуэт беременной женщины. Раскрашено было только ее чрево и его содержимое – пухлый розовый младенец, светловолосый и голубоглазый. Ярко-розовая надпись заглавными буквами: ЭТО РЕБЕНОК, А НЕ ВЫБОР.

– Ох божечки, – сказала женщина. В чистом утреннем свете она выглядела очень старой, один глаз затянут белесой пеленой катаракты. – Малыш прелестный. Он что, машет ручкой?

– Именно, – ответил он.

Женщина не нашлась что ответить.

– У меня и другие есть, – сказал он, убирая первую табличку.

Три оставшиеся были идентичны друг другу, еще дюжина осталась дома, на чердаке амбара его сводного брата. Табличка гласила: АМЕРИКАНСКАЯ РЕЗНЯ.

– Святые угодники, – сказала женщина. – На что это я смотрю?

– Я сам сделал снимок. Это помойка на задворках комбината абортов в Сан-Антонио. – Он уже столько раз произносил эти слова, что они стали правдой; он почти что помнил, как делал эту фотографию, несмотря на то что на самом деле он утащил ее с пролайферского[15] сайта, который считал своим конкурентом. Собственное жульничество его не смущало. Он же мог сделать эту фотографию. Так поди докажи обратное.

– Убирайтесь с моей территории, – сказала пожилая женщина.

ОН ПОЛЖИЗНИ ЗАНИМАЛСЯ УСТАНОВКОЙ ЭТИХ ТАБЛИЧЕК. За тридцать лет работы дальнобойщиком он понарасставлял их в национальных парках и на пастбищах, а однажды даже умудрился установить один на нефтяном месторождении в Уиллистоне, в Северной Дакоте. БОЖЕ СПАСИ ЕЩЕ НЕ РОЖДЕННЫХ ДЕТЕЙ. Фотографию этой таблички с нефтекачалкой на фоне, ритмично склоняющей голову к земле и словно попивающей из экзотического источника, он разместил у себя на сайте.

На западе земля была ничейной. В буквальном смысле сотни тысяч никому не принадлежащих гектаров земли. Виктор был твердо убежден, что деградировавшие федеральные власти не имели никакого права, ни юридического, ни морального, чтобы чем-то владеть. Он объяснил свою позицию шерифу в предместьях Ларами, который пригрозил оштрафовать его за незаконное проникновение и порчу общественного имущества.

А он всего лишь установил табличку.

Он воспринимал это так: каждая табличка была семечком, брошенным в землю. Ему было приятно думать о всех тех людях, которые видели эти знаки; о молодых матерях, решивших в итоге пощадить своих детей. Мысль о том, как всего за долю секунды можно спасти жизнь, вызывала у него трепет.

Позднее он усмотрел изъян в своих рассуждениях. Как много беременных разъезжали на машинах по пустынным западным штатам или загруженным грузовым маршрутам Северной Америки? За двухнедельный рейс ему не попалось ни одной женской особи, не говоря уже о беременной.

Шериф в Вайоминге его не оштрафовал. Он просто молча наблюдал, как Виктор убирал табличку.

В те годы он жил везде и нигде. Каждые пару недель он останавливался в Пенсильвании у сводного брата, чтобы отоспаться, постирать одежду и никого не видеть. Не считая охоты и редких вылазок на склад пиломатериалов, большую часть времени он проводил у Рэнди в амбаре: поднимал тяжести и рисовал новые таблички.

Он рассекал по стране и