Полководцы Московского царства - Дмитрий Володихин

В Передовом полку князь Михайло Федорович Телятевской да князь Петр Васильевич Оболенской-Нагой, да князь Володимер Борисович Туренин.

В Правой руке князь Осиф Андреевич Дорогобужской да князь Федор Васильевич Телепень-Оболенской, да князь Петр Иванович Стригин-Оболенской, да с татарами князь Иван Михайлович Воротынской.

В Левой руке князь Володимер Андреевич Микулинской да Дмитрей Иванович Киндырев да Петр Иванович Житов.

В Сторожевом полку боярин Юрьи (Юрий. — Д. В.) Захарьича да Иван Васильевич Щедра (Шадра) Вельяминов»[119].

Ю. З. Кошкин, увидевший, что его после взятия Дорогобужа оттеснили от командования и поставили возглавлять слабейший или, во всяком случае, один из слабейших полков, возмутился. В Москву полетела грамота, отражающая величайшую досаду полководца. А из столицы пришел весьма строгий ответ:

«Писал к великому князю боярин Юрьи Захарьич, что он не хочет быть в Сторожевом полку: «То де мне стеречь князя Данилова полку Щенятева». И князь великий приказал Юрью: «Гораздо ль так чинить, говоришь, что не хочешь быть в Сторожевом полку? И тебе стеречь не князь Данила, стеречь тебе меня да мое дело, а каковы воеводы в Большом полку, таковы воеводы чинят и в Сторожевом полку, ино не сором тебе быть в Сторожевом полку»[120].

На поле битвы 14 июля Ю. З. Кошкин так и пришел в чине первого воеводы Сторожевого полка, повинуясь приказу великого князя московского Ивана III.

Коллизия с отказом боевого воеводы принять пост не слишком почетный, по его мнению, и к тому же отбирающий у него сколько-нибудь значительное влияние на командование соединением в целом, вряд ли связана с простым чувством личной обиды.

Как полководцы Ю. З. Кошкин и князь Д. В. Щеня далеко не равны по заслугам перед престолом, даже не сравнимы. Первое и единственное назначение Юрия Захарьича на пост первого воеводы Большого полка в самостоятельном полевом соединении (иначе говоря, на должность «командарма») относится к 1500 году, то есть как раз к эпизоду с завоеванием Дорогобужа. На должности одного из воевод (не старшего) он, как уже говорилось, еще в далеком 1485-м ходил к Казани. Летом 1499 года его в чине воеводы полка Правой руки вновь посылали под Казань — защищать тамошнего подручника Москвы хана Абдул-Летифа от «шибанских царевичей». Служилая биография князя Д. В. Щени — более насыщенная; ко времени военной кампании 1500 года он уже занял место одного из лучших, наиболее прославленных и в то же время самых высокопоставленных полководцев Ивана III; именно он, стоит напомнить, взял Вятку (Хлынов) и отобрал у литовцев Вязьму, а также возглавлял русские войска в целом ряде иных походов. Для всего воеводского корпуса России было ясно: Щеня стоит и по заслугам, и по тактическому опыту выше Юрия Захарьича. Сходство у них в одном: оба — брачные свойственники рода московских Рюриковичей-Калитичей.

Во время первой московско-литовской войны состоялся поход московских полков во главе с сыном Ивана III Василием к Твери, во время которого Юрия Захарьича поставили иерархически ниже князя Д. В. Щени (вторым воеводой, в то время как Щеня числится первым воеводой), однако недовольства в тот раз Юрий Захарьич не высказал. А во время русско-шведской кампании 1495–1496 годов воеводское старшинство князя Д. В. Щени без споров дважды принимал старший брат Юрия Захарьича, Яков.

И вдруг — столь явное, столь необычное для московского военного быта проявление коренного несогласия со старшинством вышестоящего военачальника!

Коллизия 1500 года имеет социальную подоплеку, притом весьма серьезную, и подоплека эта уже дискутировалась в трудах историков.

Некоторые специалисты видели в яростном выступлении Юрия Захарьича исток местнической системы, которая утвердилась в вооруженных силах России XVI столетия и подчинила себе кадровый подбор на уровне воевод.

Что, в сущности, представляет собой местническая система? С одной стороны, принцип занятия высоких постов в зависимости не от служебных заслуг, а от знатности (где знатность мыслится соединением древнего родословия с суммой назначений предков на ключевые должности в рамках службы у московских государей). С другой стороны, местничество — система гарантий. Всякий знатный род, заняв когда-то высокое положение при дворе государя московского, послужив ему на войне или в мирном управлении, мог рассчитывать на столь же высокие назначения в будущем. Такова глубинная сущность местничества: 70—100 родов, добившихся высокого положения в конце XV — середине XVI века, закрепляли за собой этот статус на много поколений вперед. Время шло, а им по-прежнему давали солидные посты, их жаловали землями, они находились, как тогда говорили, «у государя в приближении». Принадлежность к такому роду, то есть «высокая кровь», обеспечивала превосходные стартовые позиции. Молодой человек, придя на службу, знал: если он не окажется совершенным глупцом или трусом, если он не заработает монаршую опалу «изменными делами», то войдет, как и его предки, в «обойму» великих людей государства. Пробиться в число таких семейств, иначе говоря, в состав «служилой аристократии», уже при Василии III стало очень сложным делом. Более того, сама «обойма» знати оказалась четко расписанной по «слоям». То, на что мог претендовать, допустим, выходец из князей Мстиславских, было закрыто для представителя боярского рода Бутурлиных, пусть «честного» и влиятельного. А на ступеньку, занятую Бутурлиными, не смели претендовать Годуновы, Пушкины или же князья Вяземские, находившиеся в шаге от «вылета» из «обоймы». Зато на тех же Пушкиных, Годуновых и Вяземских с завистью смотрела многотысячная масса неродовитого московского и провинциального дворянства, для коего дороги в этот слой просто не существовало. И передвинуться с уровня на уровень внутри аристократического круга было очень трудно. «Прорваться» мог человек, оказавший престолу заслуги исключительной ценности. Например, вождь земского ополчения князь Дмитрий Михайлович Пожарский, вошедший после окончания Смуты начала XVII века в верхние слои местнической иерархии не по знатности, а по боевым заслугам.

Разбивка «по слоям» с течением времени перешла в гораздо более сложную схему «иерархии мест». Каждый аристократ твердо знал, на какие именно блага он может рассчитывать. А поскольку их количество всегда ограниченно, то приходится внимательно следить за тем, кто имеет право занимать равное с тобой место, кто может претендовать на большее, а кому предназначены места пониже рангом. В обиход вошли выражения: такой-то боярин такого-то князя «больше двумя местами» или «многими местами» и, стало быть, «ставиться с ним — не сростно». За свое положение в «иерархии мест» сражались отчаянно и непримиримо. Местническая «находка», то есть победа в тяжбе с другим аристократом, считалась успехом, равным обретению высокого чина. Что же касается местнической «потерыси», то есть проигрыша дела, то ее воспринимали крайне болезненно. У русского аристократа выработалась манера моментально реагировать на любое действие, задевающее его родовую честь. Ведь если один представитель семейства хотя бы в малом поступался ею, то «потерьку» ощущала вся фамилия на несколько поколений вперед. И какой-нибудь юный отпрыск рода лет через восемьдесят ругал бы на чем свет стоит давно умершего предка, поскольку его простодушие в вопросах чести привело к унижению потомка, закрыло ему дорогу к высоким чинам[121].