Полководцы Московского царства - Дмитрий Володихин

Несмотря на поражение и потери, князь Бельский все же добрался до Казани и в дальнейшем руководил общим ходом осады.

В это время И. В. Симский-Хабар с конной ратью двигался своим маршрутом, не имея связи ни с Захарьиным, ни с Бельским и не зная о неудачах последнего. Близ реки Свияги Иван Васильевич наткнулся на воинство татар, поджидавших его во главе с неким «князем Аталыком», чтобы решительным натиском покончить с самым боеспособным из оставшихся русских соединений.

Документы того времени сообщают: «Собрались князи и мурзы и вся земля Козанская, и встретили воевод от Казани за дватцать верст на Свияге реке, и воеводы великого князя козанцов побили»[108]. А в летописных записках времен Василия III, опубликованных М. Н. Тихомировым, содержится даже восторженная фраза, близкая по стилю к эпической поэзии: «И сступишася… полци, и ту бысть сеча велика, якова же не бывала ни от Доньскова побоища»[109]. Русские источники отмечают очевидность победы над татарами. Об этом свидетельствует взятие обильного «полона». «На том бою многых князей и мурз, и татар, и черемису, и чювашу избиша, а иных князей и мурз многых живых поимаша», — рассказывает Воскресенская летопись[110].

По всей видимости, победа далась нелегко. Сражение имело затяжной характер: казанцы атаковали несколько раз, отступали и вновь набрасывались на полки Ивана Васильевича, надеясь переломить ход битвы. Другая летопись повествует: «Три дня билось сухопутное войско одно с казанцами у той реки, и одними этими московскими воеводами побеждены были казанцы. И побежали они к городу Казани. Воеводы же гнались за ними до Волги, побивая их. Одни же попрыгали в свои ладьи и в Волге утонули, другие же разбежались по лесам, и лишь немногие убежали в Казань и заперлись вместе с царем в городе. И было убито казанцев в том бою сорок две тысячи»[111].

Даже Сигизмунд Герберштейн, весьма скупой на констатацию каких-либо военно-политических успехов Василия III с его воеводами, отмечает поражение татар: «Посланная Василием [III] конница, переправившись через реку Свиягу (Wiega), которая впадает в Волгу с юга и отстоит на восемь миль от… Казани, направилась к войску, но дважды была встречена татарами и черемисами. После столкновения, в котором обе стороны понесли большие потери, татары отступили»[112].

Конная рать соединилась под Казанью с оставшимися в строю частями судовой рати. Приунывшие от неудач воины Захарьина и Бельского вновь исполнились боевого духа: весть о недавней победе наполнила их новой надеждой.

Но князь И. Ф. Бельский, не имея достаточно припасов и артиллерии, чтобы взять Казань, не стал штурмовать город. Он предпочел поступить с разумной осторожностью. Не желая рисковать, князь согласился на перемирие с татарами, а также отправку их послов в Москву. Затем он увел в русские пределы объединенную армию, которой грозила голодная смерть.

Окончание кампании 1524 года не оправдало надежд, которые возлагались Москвой на решительное наступление против Казани основными воинскими силами России. Прежде всего, город взять не удалось. Не удалось также заключить приемлемый мир: великокняжеские воеводы всего лишь вынудили непокорных казанцев отправить посольство в Москву, что в дальней перспективе обещало некоторые уступки. Более того, часть судовой рати потерпела жестокое поражение. Между тем в походе участвовали десять полков при двадцати двух воеводах, а также «меньшой» и «большой» (то есть, видимо, тяжелый, осадный) наряд с пятью особыми артиллерийскими начальниками[113]. Иначе говоря, силы для наступления на Казань были собраны на редкость крупные. В сущности, они сравнимы с той армией, которую Иван IV приведет под стены Казани в 1552 году (исключая, разумеется, «Государев полк», который в 1524 году под Казань не ходил). А в итоге — общая скудость достижений, сопровождаемая горечью неожиданно больших потерь. Поход 1524 года в целом нельзя трактовать ни как триумф, ни как провал, скорее произошло нечто среднее. С одной стороны, русские воеводы добились начала переговоров, продемонстрировав силу, но не подавили неприятеля, так как не достигли решающей стратегической победы, а с другой стороны, враг показал способность к сопротивлению, но победить также не смог и потому согласился на переговоры.

Своего рода «ничья»…

В этих условиях победа на Свияге выглядит, при всем масштабе сражения, не как стратегический, а как тактический успех. Какие-либо значительные политические задачи по итогам выигранной битвы решены не были. Скорее можно говорить о другом: победа, достигнутая воеводой боярином И. В. Хабаром-Симским в долгом сражении, спасла разрозненные воинские силы Москвы на Казанской земле от полного разгрома и уничтожения по частям. Иными словами, Свияжская битва являлась сражением «на выживание», она стала, можно сказать, спасительной, хотя командование конной рати во главе с И. В. Хабаром-Симским, ведя боевые действия, этого еще не знало.

Но у Свияжской битвы есть не только тактическое, но и духовное измерение. Эта победа была достигнута на фоне сложной международной обстановки. Недавнее завершение тяжелой войны с Великим княжеством Литовским принесло долгожданное присоединение Смоленска, однако усилия, потраченные на то, чтобы взять и Полоцк, не принесли результата; Казань давно перестала быть подконтрольной Москве, и в этом можно увидеть явное ухудшение политических позиций на востоке по сравнению с временами Ивана III; но главной проблемой стали атаки крымцев, стоившие дорого, — особенно их нашествие 1521 года, имевшее для Москвы почти катастрофические последствия; более того, завязывавшиеся время от времени союзнические отношения Казани с Крымом провоцировали относительно близкую к ядру русских земель Казань на враждебные действия: набеги, разбой в отношении русских купцов. В столь тяжелой ситуации свияжский триумф ободрил подданных Василия III и, главное, его воинство. Кроме того, он внушил неприятелю должное почтение к русскому оружию.

Летописец, завершая рассказ о кампании 1524 года, переводит свое свидетельство в стиль эпического повествования: «Государьский великого князя меч обоюдуостр на цари и короли, на всяко племя безсерменское и на латинянство»[114], — что удалось доказать именно на Свияге.