О том, что есть в Греции - Катя Федорова

Друг помялся. Посмотрел на потолок, вздохнул.

– Ну так… Мама не разрешает!

Два грека из Афин расхваливают свои районы. Прямо не на жизнь, а на смерть. Перебрали все возможные критерии: транспортная доступность, таверны, расторопность районной администрации, порядок сбора мусора, тишину, безопасность… То один кроет, то другой. Никто не может одолеть. Истощив прозу, развернулись к поэзии.

– А какие у нас красивые названия улиц! Улицы Сократа, Эола, Эврипида…

– Пф! Ну и что! Зато в нашем районе есть тупик Александра Македонского!

* * *

Окружающий мир формально тождественен для всех. Мы видим одни и те же деревья, одно и то же небо. Монтаж земли давно закончен. Набор свойств, присущих предметам, конечен. Но когда начинаешь учить иностранный язык, обнаруживаются неочевидные качества вещей. То, что важно для русского, грек даже не замечает. И наоборот. Так человеческое слово ежедневно переверстывает мир.

Продавцы на рынке оглушают распетой колоратурой:

– Берите груши! Самые лучшие, стальные груши! Свекла – майская! Черешня – хрустящая, на зубок! Абрикосы коринфские – мед, мед, мед! Клубника – только мелкая! Пробуйте огурцы! Пробуйте огурцы – чистый сахар!

– Исключительные помидоры! Не нужно покупать! На них можно просто смотреть!

У исключительных помидоров очередь. Продавец мечется: взвешивает, принимает деньги, дает сдачу, ведет диалоги, удерживает клиентов – кого взглядом, кого ласковым словом, кого тормозит властным жестом – так дирижер дает знак скрипкам. Мокрый, как переводчик-синхронист под конец смены.

– Давай взвешу, что там у тебя, девочка.

Я привыкла к тому, что из пожилой тридцатилетней петербургской женщины превратилась здесь в сорокалетнюю греческую девочку. Не возражаю. Машинально протягиваю свой мешок с помидорами.

Меня опережает шестидесятилетняя дама, соседка по очереди.

– Извините, – говорю, – я подумала, что…

Дама смеется, довольная.

– Да! Я девочка!

– Тогда кто же я?

– А ты еще вообще не родилась!

* * *

Греки в церкви ведут себя раскованно: женщинам можно в брюках. Платки не требуются. Мужской пол нарядный, в костюмах. Почти всю литургию публика сидит. Когда исповедоваться – решают сами. Определяют по совести: согрешил – не согрешил.

В записках о здравии и об упокоении такой же скандальный либерализм.

Православные Ирини, Георгии и Фотини соседствуют с языческими Афиной, Пенелопой и Менелаем.

Рядом с типографским «о здравии» ручкой дописано: «За удачу и успех».

А в конце списка имен: «И за всех друзей».

Группа русских паломников (женщины в юбках в пол, мужчины, заросшие бородами) вникает в записки, переводчица объясняет, что и как.

– Да это не молитва! – недоумевает один из паломников. – Это… Это же тост!

Старушка в кафе разговаривает с приятельницей. Пылко закидывает голову. Энергично дирижирует сухими руками, крепко обтянутыми морщинистой желтой кожей. Пальцы у нее мозолистые, с длинными острыми ногтями. От куриных лап руки отличают ярко-красный маникюр и золотые кольца, нанизанные одно на другое. Старушка разговаривает с приятельницей, но роль ее визави чисто номинальная – она здесь, чтобы подавать диве реплики. Ответы на ее тихие вопросы заглавная старушка расшаривает на всю аудиторию кафе. Соседние столики притихли и навострили уши.

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу? – что-то спрашивает невнятная приятельница.

– А я никогда не говорю свой возраст! – резко, как пятичасовой петух, взрезывает тишину старушка. – Я говорю так: мне восемьдесят минус два. Кому нужно – поймет! И тебе не советую признаваться!

Еще один неразличимый вопрос заглушает картечь ответа:

– Нет! Я не бросила курить! И не подумаю. Ты что? Ну, проживу я не до ста лет, а до девяноста шести, кому какое дело. И путешествий не боюсь. В прошлом году – Москва, в этом Сицилия. Подумываю о Тоскане. Не боюсь загадывать. И это ты давно не видела, как я танцую!

Приятельница, судя по всему, возражает. По-прежнему степенно и неслышно. Старушка, задиристо качнув крупными рубиновыми стеклами в ушах, азартно выкрикивает:

– Нет! Ты не права. Не это главное, что я все это могу. Главное, что я всем этим НА-СЛАЖ-ДА-ЮСЬ!

Равани – сладкий десерт, известный и любимый туристами. В его основе – мука и манка, и он пропитан ароматным сиропом. Его часто можно встретить в летних кондитерских.

Ингредиенты:

чайная чашка с горкой манки

чайная чашка с горкой сахара

чайная чашка с горкой муки

с разрыхлителем

2 чайные ложки разрыхлителя

чашка молока

½ чашки сливочного масла

3 яйца (вынуть за полчаса до

приготовления из холодильника)

½ чайной ложки соли

ваниль

мастиха (см. примечание) или цедра лимона

Сироп

3 чашки сахара

2,5 чашки воды

сок лимона

цедра лимона

ванилин

• Смешиваем муку, манку и сахар. Взбиваем масло с сахаром, добавляем желтки и продолжаем взбивать. Добавляем, помешивая, по очереди муку, молоко, цедру, снова молоко.

• Взбиваем белки с солью до мягких пиков. Вмешиваем в тесто – аккуратно, но настойчиво, чтобы распределить их равномерно.

• Выкладываем тесто в смазанную маслом форму и выпекаем на 180 °C от 45 минут до часа.

• Готовый равани оставляем остывать. Как только остынет – разрезаем его на ромбы.

Сироп

• Смешиваем все ингредиенты и кипятим на медленном огне не менее 4 минут (и не больше 7). Потом горячий сироп – ложку за ложкой, потихоньку – льем в равани и оставляем, лучше на ночь – впитаться.

• Украсить равани можно лепестками миндаля, грецкими орехами. Подавать с шариком греческого мороженого каймаки – того, что пахнет елочкой.

Примечание: мастиха – это смола, которую собирают с дерева фисташка масличная. В Греции эти деревья растут на острове Хиос.

Мастиха обладает ранозаживляющими и бактерицидными свойствами и приятным хвойным запахом. В Греции из нее делают недорогое вино – рецину, жвачку, кладут в выпечку.