Местное время – любовь - Елена Николаевна Ронина

Вся в своих мыслях, говорила невпопад. Он варил кофе сам, каждый день ровно в одиннадцать часов, поил ее из ложечки, и ему казалось, что подобие улыбки и понимания мелькало на ее безразличном лице именно в эти минуты. И он верил: сознание вернется. И не сдавал ее в Хайм – местный дом престарелых, а ухаживал сам до последнего дня.

Клаусу казалось, что он виноват перед женой. Вечно занят, вечно со своими больными. Еще и ссора с Хильдой. Это тоже камнем висело у него на шее. Отлучить дочь от дома, да так, что та даже не пришла на похороны матери и до сих пор с отцом не общалась! Тогда ему казалось, что повод был веским. Хильда пошла по стопам отца, они и работали в одной клинике. Конфликт разгорелся на профессиональной почве, дочь высказала отцу недоверие в его компетенции, причем при коллегах. Нет, этого доктор Вагнер перенести не мог. Вильгельмина не заступилась за дочь, встала на сторону мужа. Много позже Клаус понял, какой ценой далось ей это решение, тогда же все воспринялось им как должное.

Почему понимание многих истин приходит к нам так поздно? Клаус, кормя жену с ложечки, рассказывал Вильгельмине про своих пациентов, про то, что действительно иногда ошибался. Но, как говорится, у каждого врача есть свое кладбище. Ему хотелось верить, что жена его слышит, и иногда он видел тень мысли на ее лице. Или ему это казалось? Про дочь сказать так и не решился, про то, что переживает, что, наверное, был не прав. Все откладывал трудный рассказ на потом.

Вильгельмина умерла тихо, во сне. Так же, как и жила. Это было страшным ударом. Клаус не мог себе простить ни Хильду, ни жесткого обращения с женой. Говорил ли он ей когда-нибудь ласковые слова? Он не мог припомнить. Все ставил он себе в укор… И вот теперь каждый день он пил этот кофе, сразу же, как только закипал чайник, всегда обжигая губы. Он пил его горячим, чтобы больше никогда не обидеть Вильгельмину.

Тяжело опираясь на палку, доктор Вагнер прошел в гостиную и сел в свое любимое кресло. В последний раз. Он оглядел глазами комнату. На стене висела огромная фотография – семейный портрет. Ничего особенного – такая фотография висит на стене в любом немецком доме. Вся семья в сборе, все довольны и счастливы. Доктор Вагнер не любил эту фотографию, она всегда казалась ему неестественной, неискренней.

Он ничего не возьмет с собой. Нельзя унести эти стены, этот только ему слышный тонкий аромат духов его жены. Он даже не будет брать свой любимый фотографический альбом, который с такой нежностью оформила Вильгельмина. Он просто посмотрит его еще раз, в распоряжении Клауса был целый час.

Первый раз он увидел этот альбом уже после смерти жены. И вот он смотрел его на протяжении трех лет каждый день и каждый день пил после этого сердечные капли. А не смотреть не мог.

Все фотографии были подписаны красивым и четким почерком Вильгельмины. «Таким я увидела мужа первый раз», «Этот букет он подарил мне на нашем первом свидании», «Кукла, которую Клаус привез Хильде из Мюнхена в подарок», Клаус и Юрген, не правда ли, одно лицо?»

Доктор Вагнер рассматривал фотографии, с любовью сделанные и подписанные его женой. Он не мог подумать, что Вильгельмине придет в голову фотографировать тот самый букет. Но ведь цветы же он ей дарил? Да, но только не очень часто. А что еще он делал нечасто? Клаус гладил непослушными пальцами лицо жены на пожелтевших фотографиях, обведенных в рамки разноцветными карандашами. Вильгельмина не была хрупкой женщиной. Высокая, с крупными чертами лица, голубыми глазами и светлыми вьющимися волосами. Немножко крупноват нос и при этом маленький ротик, и задорная ямочка на подбородке. Сколько бы он отдал сейчас, чтобы дотронуться до этой ямочки, посмотреть в светлые глаза.

Нет, он не возьмет и этот альбом тоже. Пусть воспоминания просто останутся в его памяти. Он не станет разрушать свое родовое гнездо. Пусть все остается, как при их совместной жизни. Все фотографии он помнил наизусть.

Вот он из-за спины достает руку и протягивает невесте веселый букет тюльпанов, а вот он вытаскивает из чемодана смешного клоуна, и маленькая Хильда бросается отцу на шею, крепко обнимая его худющими ручонками. А вот они поехали в Мюнхен и в последний момент решили взять с собой Юргена. Как же счастлива была Вильгельмина и всю дорогу доказывала, как сын похож на папу! А он ведь видел в мальчишке только материнские черты. Вся их совместная и, как он свято верил, счастливая жизнь вдруг пронеслась перед ним. Нет, все было хорошо, все правильно.

Ровно в два часа дня Рита своим ключом открыла дверь. Доктор Вагнер все так же сидел в кресле, у его ног лежал раскрытый альбом с семейными фотографиями.

Перламутровый период

– Она звонит мне постоянно…

– Как постоянно?

– Практически каждый день.

– А хочет-то чего?

– Каждый раз договаривается, когда придет ко мне в гости.

– Какой кошмар. А Вернер что?

– По-моему, он уже просто устал. Видимо, раньше он отвечал на все ее вопросы, терпеливо выслушивал, уговаривал. А сейчас готов оплачивать эти дорогущие международные переговоры, лишь бы Виктория от него отстала. Ну сколько можно ей объяснять, что она живет в Германии, а я, ее подруга, в России, и что мама Вики давно умерла! Ему нужен какой-то передых, вот он мой телефон наберет, а сам отдыхает. А я по полчаса ее уговариваю.

Мы неторопливо пьем кофе, пытаемся обсуждать что-то другое, но Вика не выходит из головы. Ведь так у нее все было замечательно. И на тебе – эта ужасная авария! Главное, миг какой-то, доля секунды. И вот, пожалуйста, из молодой красивой женщины она превратилась в малого ребенка. Ничего не помнит, ничего не соображает. Памперсы, сиделки. Никому не пожелаешь.

Нашу неспешную задумчивость прерывает телефонный звонок.

– Наверное, она, – прикрыв трубку рукой, говорит Наталья и после короткой паузы:

– Hallo, Werner! Wie gehts?[2] – тяжело вздыхает, глядя на меня. – Na gut, gut![3] Вика, привет! Ну как ты?

Слышимость очень хорошая, я слышу Викторию, как будто она сидит рядом с нами. Она говорит отрывисто, торопливо, но в остальном никогда не подумаешь, что человек не в себе. Вроде все разумно. Но это только для тех, кто не в курсе.

– Наталья, значит, я у тебя завтра буду в семь вечера. Ты успеешь с работы прийти? Ты уж, пожалуйста, поторопись. Вопросы серьезные, надо все обсудить.

– Вика, это невозможно, ты не сможешь приехать…

– Не волнуйся, – перебивает ее Виктория, – я уже все продумала. Я, конечно, еще слабая, передвигаюсь с трудом. Но Вернер отвезет меня на машине. С врачами, я думаю, тоже договорюсь.

– Вика, ты просто забыла, я же в Москве, а ты во Франкфурте.

– Во Франкфурте? – На минуту Вика задумывается и продолжает говорить уже не так уверенно: – Да, наверное, я действительно что-то не помню, ну это не страшно. – Опять появляется безапелляционный тон. – Мы живем в цивилизованном мире. И, слава богу, летают самолеты. Вернер, когда самолет на Москву? Иди и срочно купи билеты. В Москве мы должны быть не позднее завтрашнего дня. Думаю, к обеду будет нормально.

– Вика, у Вернера нет визы. Мы же вчера с тобой все обсудили. Ты обязательно приедешь, но не завтра, а, к примеру, через месяц. Вернер как раз подаст документы, в посольстве всю информацию обработают. Ну, пожалуйста, не плачь. Вот увидишь, все будет хорошо. И ты приедешь, и мы решим все вопросы… Gut, Werner, gut. Aufwiederhören[4].

Наталья прощается с Вернером. Мы минуту в молчании смотрим друг на друга. Я нарушаю молчание первая:

– А сколько времени прошло после аварии?

– Вчера два месяца было. Нет, ну она, конечно, сама виновата, что говорить. Решила развернуться через две сплошные. Ее машина просто всмятку была. И у Вики еще долго состояние пограничное было, не то выживет, не то нет. Вернер, конечно, с ней возится. Ему не позавидуешь. Она же вообще ничего не соображает. В памяти провал. Вика вернулась лет на десять назад. И эти десять лет не помнит.

– А у тебя не создалось впечатление, что она это специально сделала? Ты же в последнее время всю дорогу говорила, что Вика тебе как-то не нравится?

– Я об этом, Лен, думала. Ну конечно, думала. Нет, нет, все-таки нет. Не может быть. Хотя… – Наташа тяжело вздыхает.

Именно десять лет назад я впервые