Башня. Новый Ковчег-2 - Евгения Букреева

общем разговоре, впрочем, довольно вялом, вертевшемся в основном вокруг плохо начищенного прислугой столового серебра и Оленькиной учёбы. Ужин уже подходил к концу, и Сашка опрометчиво решил, что пытка этим семейным мероприятием скоро закончится. Почти сразу же, как подадут десерт. Но тут Юрий Алексеевич заговорил о волонтёрстве.

— Что, школьники и студенты заменяют там младший медперсонал что ли?

Ответить Сашка не успел. Сидевшая рядом Оленька негромко и чуть презрительно рассмеялась.

— Скажешь, папа, тоже. Все в основном там просто толкутся, ну чего-нибудь принесут, если их попросят. А так… Туда же специально народ записывается, чтобы Нике Савельевой угодить. Если бы это организовала учебная часть, вряд ли было бы столько желающих.

Сашка чуть было не поперхнулся. Сама Оленька ни разу не была в нижней больнице, но его поразило даже не то, что она говорит о том, чего не знает. Его потрясло, как она говорит. С лёгкой насмешкой, в которой чувствовалось презрение и высокомерие — такое же частенько прорывалось и в голосе её матери — с едва заметной тонкой злостью, впрочем, совсем едва заметной. Он обернулся и посмотрел на Оленьку, не в силах скрыть своего удивления.

— Ну что-то они всё же там делают, — Юрий Алексеевич залпом осушил бокал, и его красная блестящая лысина, кажется, покраснела ещё больше.

— Юра, я тебя умоляю, — протянула Наталья Леонидовна. — Всё это мероприятие — чистый пиар, который Савельев делает руками своей дочери. Ольга!

Наталья Леонидовна строго посмотрела на свою дочь. Её худое, красивое и одновременно злое лицо покрыла тень недовольства.

— Ольга, — повторила она. — Я надеюсь, ты не собираешься участвовать в этом балагане?

— Вот ещё, — Оленька насмешливо дёрнула плечиком. — Зачем мне это надо?

Сашка опустил глаза. Про него опять забыли. Разговор завертелся вокруг Савельева, немного перепало и Нике — «удивительно некрасивой девочке» по словам Натальи Леонидовны, на которую вряд ли кто обратил бы внимание, не будь она дочерью Савельева, а вот когда под этим выскочкой трон наконец-то покачнётся, то…

Сашкино присутствие здесь, явно, никого не смущало. Он был настолько пустым местом для этих людей, что Рябинины говорили при нём такие вещи, которые, возможно, никогда не сказали бы при ком-то другом. А ведь Сашка знал ещё кое-что. То, что его тревожило, от чего он временами просыпался среди ночи, мокрый от пота, и потом долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и пытаясь прогнать гнетущие мысли. Днём, за вереницей дел и забот, учёбой и работой в больнице, ему как-то удавалось если не выкинуть эту опасную тайну из головы, то хотя бы на время забыть, а вот ночью кошмары оживали.

Убийство Ледовского. Именно здесь, у Рябининых, он о нём и услышал. О готовящемся покушении. О котором он пытался рассказать Нике, но так и не сумел, а потом, когда момент уже был упущен, вообще не мог никому рассказать.

Его немного успокаивало то, что прошло больше двух недель, а генерал всё ещё был жив и здоров. Это казалось странным, ведь Сашка мог покляться, что Кравец с Рябининым говорили о готовящемся убийстве, как о чём-то, что должно вот-вот произойти. В ближайшем будущем.

«Может быть, они передумали?» — задавался вопросом Сашка и тут же одёргивал себя. Он достаточно хорошо знал Кравца, чтобы понимать, что никакого «передумали» нет и быть не может. Отложили по какой-то причине, это было более вероятно. Сашка понимал, что в принципе он ещё может вмешаться, кому-нибудь рассказать, если не Нике и её отцу, то Кириллу Шорохову или Кате. А они скажут Нике или Анне Константиновне, и так или иначе информация дойдёт и до Савельева. И… Но Сашка не мог. Он… он просто трусил.

Но сейчас, сидя за столом у Рябининых, в душной столовой, время от времени задевая локтем Оленькину руку, опустив голову и разглядывая отполированные до блеска приборы и белоснежные салфетки — всё, что угодно, лишь бы не видеть, с каким презрением смотрит на него сидевшая напротив Наталья Леонидовна, он понимал, что надо что-то делать. На что-то решаться. Принять уже чью-то сторону.

* * *

Бесконечный ужин наконец-то закончился. Оленька проводила его до двери и торопливо распрощалась.

— До завтра, — она подставила ему щёку для дежурного поцелуя. И он привычно коснулся губами тёплой Оленькиной кожи.

В последнее время Сашка всё чаще спрашивал себя: зачем он ходит к Рябининым. То есть, ответ, конечно, лежал на поверхности — так было нужно для его карьеры. У Рябининых связи. Юрию Алексеевичу достаточно дёрнуть за ниточки, чтобы неповоротливая бюрократическая машины Башни сдвинулась с мёртвой точки, чтобы какие-то двери приоткрылись, чтобы его, Сашкино, досье в нужное время легло на нужный стол нужного человека. А для этого следовало приходить к Рябининым в гости, проводить положенное время с Оленькой, стараясь не зевать и не отвечать невпопад, когда они сидели в забитой антиквариатом гостиной, или изображать какое-то подобие любви, когда они с Оленькой перемещались к ней в спальню. То есть, по большому счёту, от него не требовалось каких-то сверхъестественных вещей, всего лишь быть услужливым и внимательным, то есть делать то, к чему он за столько лет себя приучил, что стало нормой его жизни.

Но сейчас он ловил себя на мысли, что не хочет этого. И вершина, к которой он старательно шёл с пятого класса, перестала казаться ему такой притягательной. И на то имелась своя причина. Причина, у которой были конкретные имя и фамилия. И небольшой вздёрнутый нос. И пухлые обкусанные губы. И светлые, забавно торчащие в разные стороны кудряшки…

Когда Ника Савельева в сердцах бросила ему упрёк, что он так и не удосужился записаться волонтёром в больницу, а он опрометчиво пообещал сделать это, Сашка даже не думал, что это не просто внесёт какие-то неудобства в его жизнь, но и изменит её. Не радикально, ведь Сашка продолжал встречаться с Оленькой Рябининой, а его бывшие друзья продолжали его ненавидеть, но всё-таки довольно существенно.

В первые дни своего дежурства в больнице Анны ему приходило особенно трудно. Вера Ледовская не стеснялась в выражениях и старалась не просто его задеть, а сделать так, чтобы как можно больше людей были в курсе его стукачества. Это действовало хуже, чем если бы его просто избили, устроили тёмную в каком-нибудь туалете. Постепенно вокруг него образовался вакуум, не только школьники и студенты начинали его сторониться, но и медперсонал смотрел кто насмешливо, кто презрительно. И единственным человеком, на которого совершенно не действовали Верины слова, оказалась