Темный - Юлия Трегубова

Лицо у Германа вытянулось.

— Неужели так все сложно? — пробормотал он и еще раз посмотрел в зеркало.

Новый образ ему откровенно нравился. Пиджак, словно по нему шит, сидел великолепно. Сутулость куда-то испарилась, а руки не казались такими длинными и несуразными. Удивительно, но в этом костюме даже не хотелось оттягивать рукава. Герман выпрямился, расправил плечи, а где-то внутри просыпалась неведомая раньше уверенность. «Что ж, — пронеслось в мыслях, — новая жизнь, новая работа. Пора, наверно, идти дальше».

20 глава

Трясина

Герман вернулся уже обновленный. Теперь квартира совсем не казалась ему пустой. Он осмотрел стены взглядом хозяина и наконец испытал ощущение полного удовлетворения, что все эти комнаты в его единоличном распоряжении.

Он вытряхнул тряпки из шкафа, смел все Маринины вещи в одну кучу, еще раз окинул безмолвные останки прошлого надменным взглядом и вынес без остатка вон из дома! Этому старью, как и прошлой жизни, место на помойке.

Герман достал медную турку, решил, что хватит травить себя дешевым суррогатом — отныне только качественные и дорогие вещи, только настоящий кофе.

Аромат кофейных зерен наполнил все пространство. Герман потягивал терпкий напиток маленькими глоточками, смакуя на языке каждую каплю и наслаждаясь маслянисто-горьким послевкусием.

Сердце, словно получив новый заряд, отбивало четкий, железно-мелодичный ритм. Сумерки расползались по квартире, сглаживая углы, размывая очертания. Постепенно Герман снова услышал дыхание — но уже знал, чье оно. Знал, чью спину сейчас вновь увидит перед собой. Да, теперь он не будет останавливаться на полпути, пугаться, как тот робкий, потерянный Герман-недотепа.

Символы, как послушные овцы, шли к своему пастуху. Герман сам призывал их, управлял потоком и многоголосьем призрачного хора. Вот он — молодой, уставший и выбившийся из сил. Тот, чье сердце натянуто на струнах мелодии, где дирижер — сам Герман. Потерянная в лабиринтах вопросов душа получит направление. И Герман — тот указующий перст, голос в ночи.

Знания потекли через Германа. Он чувствовал, как программист принимает их, как наполняется осознанием его нутро, как проясняются мысли. Герман видел, как в один миг потухшие глаза вспыхнули огнем озарения, как гений просыпается в тщедушном теле.

Всю ночь тенью стоял Герман за плечами программиста. Всю ночь не прекращался поток. А поутру дирижер упал на мягкие подушки и забылся.

Какой-то звук вырвал его из объятий сна. Странное ощущение чьего-то присутствия. Глаза еще не привыкли, моргали, застеленные пеленой, и никак не могли ухватиться за какой-нибудь предмет. Герман спустил ноги, нашарил в темноте тапочки и сел на краю кровати, прислушался. В кабинете кто-то был, под чьим-то телом поскрипывало кресло. Такой привычный для слуха звук теперь, среди ночи, казался запредельным, неестественным.

Он на ощупь поплелся в кабинет. Облокотившись на дверной косяк, Герман встал в проеме и напряженно вглядывался внутрь комнаты. Постепенно в темноте начали проявляться предметы, выступая и выныривая, будто заново рождаясь из всеобъемлющей черной материи. Герман различил кресло, повернутое к нему спинкой. Постепенно стали выдаваться острые углы рабочего стола.

Как только Герман решился сделать шаг вперед и протянул к креслу руку, спинка пришла в движение. Она медленно поворачивалась, и взору открывалась фигура. Фары от проехавшей мимо машины осветили широкие плечи и греческий профиль гостя. Герман застыл. Неужели?

Кресло развернулось, и гость уже смотрел Герману в глаза ледяными, почти бесцветными, глазами.

Луна роняла свой отраженный свет на пришельца. Герман разглядел серую кожу, неровные и бугристые шрамы, которые исполосовали все лицо, отчего оно смотрелось мозаикой или лоскутным одеялом.

Накатил приступ тошноты. В этом собранном из кусочков лице он узнал Константина. Тот слегка улыбнулся почерневшими губами. В руках у него что-то трепетало. Герман присмотрелся — сочась кровью, сокращалось сердце. И вот уже был слышен ритм, ровный, уверенный. Кисло-сладкий запах окутал Германа, похолодевшие ладони вспомнили липкую, скользкую влагу.

Константин протянул руки с бьющимся сердцем. Легкая улыбка на его лице превратилась в усмешку.

Герман вдруг ощутил, что его рубашка насквозь промокла и прилипла к телу. Он посмотрел на свою грудь и долго не мог разобрать в темноте, чем пропиталась пижама. Пальцы увязли в чем-то густом. Кровь! Это кровь — ударило в висках и отозвалось головокружением. Герман заглянул за пазуху и увидел зияющую, слегка поблескивающую гладкой слизистой, дыру в области сердца.

Константин хохотал, сотрясая стены. Герман судорожно нащупывал рану. Неужели это мое… мое сердце? Вдруг пальцы натолкнулись на что-то твердое. Герман вытащил из своей груди керамический сосуд — вытянутый кувшин с двумя ручками по бокам. Удивленно рассматривал его в каком-то странном оцепенении. Только сейчас он вдруг подумал, что совсем не чувствует боли. «Может быть, я уже мертв?»

На сосуде раскинул лапки плоский черный жук. Над головой он удерживал красный круг. «Скарабей», — всплыло в памяти у Германа. Да, точно такой же… Такой же жук на головке кинжала. Но что все это значит?

Герман хотел заглянуть внутрь сосуда, но не успел поднести его к лицу, как глиняный кувшин рассыпался в прах и песчаной метелью унесся в глубь темной комнаты. Фигура Константина медленно распалась и также песчаной змейкой уползла в черноту.

Очнулся Герман у себя в кабинете, на том самом кресле. Солнце вовсю сияло, заполняя комнату ослепительным светом. Герман ощупал грудь — никаких следов. Рубаха сухая, без единого пятнышка, и руки — руки чистые. Он вздохнул — привиделось, это просто сон. А ломать голову над тем, как он очутился в кабинете, даже не хотелось. Забыть! Забыть и жить дальше.

Но все-таки странное ощущение, что с тем унесенным вихрем сосудом Герман потерял что-то важное… Необъяснимое чувство не оставляло, подавало слабый голос, еле различимый среди окрепших амбиций и надежд на красивую жизнь.

Звонок разрывался. Трезвонил и трезвонил. Герман выскочил из ванной, наспех накинув банный халат. Замешкавшись пару минут в коридоре в попытках попасть на ходу в тапок, он подбежал к двери и прильнул к глазку.

«Не дышать, стоять тихо, и она уйдет, — Герман притаился, — нет дома. Никого нет дома, чего так трезвонить?»

Но звонок не унимался, уже изрядно действовал на нервы.

За дверью раздался знакомый женский голос:

— Герман, я знаю, что ты дома. Консьержка сказала, что ты никуда не выходил.

Герман набрал в легкие воздуха и повернул щеколду замка.

— Здравствуйте, Анна Борисовна! Что ж вы такая нетерпеливая? Я в душе был и не слышал. Вот чуть шею себе не сломал, пока домчался.

Женщина зашла в квартиру, окинула Германа взглядом и, похоже, вполне удовлетворилась таким ответом. Герман стоял, прикрываясь халатом, который не успел даже перетянуть пояском, волосы сосульками липли к лицу, и по ним стекали маленькие ручейки.