Час ведьмы - Крис Боджалиан

Тем не менее Мэри знала, какие чувства испытывает к Генри. Это соблазн. Искушение. В присутствии Генри она ощущала волнение, которого Томас никогда не пробуждал в ней. Вот уже на протяжении нескольких недель она думала о нем как в течение дня, так и по ночам, лежа одна в постели.

Мэри и ее родители знали, что ее муж нанял адвоката, который вчера приходил поговорить с обеими служанками Берденов. Этот один из немногих в колонии адвокатов был пухленьким человеком, с мохнатыми, точно гусеницы, черно-белыми бровями, по имени Филип Бристол. Все его дружно ненавидели, в основном из-за профессии, но интеллект его ни у кого не вызывал сомнений. Хотя была веская причина нанимать именно нотариуса, такого как Бенджамин Халл, ибо просить адвоката представлять ваше дело перед губернаторским советом — нечто совсем иное. Это выглядело непрезентабельно. Однако среди магистратов были и прошедшие официальное обучение в Англии, поэтому появлению в ратуше адвоката уже никто не удивлялся.

Филип Бристол попросил служанок детально описать действия Мэри в то утро, когда она вернулась в родительский дом. Абигейл заверила Джеймса Бердена, что адвокат не задал ни одного вопроса о Генри Симмонсе. «С чего бы ему?» — риторически вопросила она. И пока в суд вызвали только Абигейл. В этом чувствовалось некое дурное предзнаменование, потому что теперь Мэри была не уверена в ее показаниях.

В течение этой недели Мэри не раз вспоминала свои разговоры с Томасом, пытаясь понять, что заставляло его прилагать столько усилий для сохранения их брака. Гордость? Страх потерять треть собственности? Или он на самом деле любит ее? Ответа она не знала, но полагала, что третий вариант наименее правдоподобен. В конце концов, в его глазах она была не более чем вздорной бабенкой либо возгордившейся грешницей и в обоих случаях остро нуждалась в поучениях в виде грубостей и побоев.

Почти весь день в ту среду она провела вместе с Бенджамином Халлом и матерью за столом в доме родителей, перечитывая показания, которые Халл скрупулезно выписал. Но Мэри не понимала, каким образом хоть что-нибудь из этого поможет ей. В какой-то момент ей стало так плохо — ей внушали страх незапятнанная репутация Томаса Дирфилда и одержимость колдовством и вилками Кэтрин Штильман, — что она вышла в сад, и там, за небольшим курятником, ее вырвало. Вытирая рот фартуком, она увидела рану, навек обезобразившую ее левую руку. Носик чайника? Кто вообще поверит в это? Следы от трех зубьев все еще можно было различить.

Но только если приглядеться.

Мэри полагала, что кость срастается, но рука по-прежнему болела, и, работая по дому, она старалась действовать только правой рукой.

Когда она вернулась в дом, мать спросила, плохо ли ей от волнения или она на самом деле заболела. Мэри ответила, что с ней все в порядке. С тех пор как она оставила Томаса, у нее не шла кровь, и в ее голову даже закралось подозрение, что она беременна. Но дело обстоит вовсе не так, она уверена в этом.

Как и в том, что никогда не забеременеет.

Нотариус сообщил, что отнес в ратушу некоторые показания, но имеются и другие, которые он не предоставил магистратам. Они были не бесполезны, пояснил он, просто им не помогли бы. Халл добавил, что в тот же день собирается обойти еще нескольких человек и попросить их завтра дать в ратуше устные показания насчет отношений Томаса и Мэри и того, чему они были (или не были) свидетелями.

— Скажите мне кое-что, — обратилась Мэри к нотариусу.

Он откинулся на стуле и молча ждал. Как и ее мать.

— Когда все выскажут обвинения в мой адрес и меня признают грешницей, недостойной ангелов…

— Продолжайте, — подбодрил ее Халл, но на лице матери отразилась более сильная тревога, чем когда, чуть ранее, Мэри выходила в сад.

— Когда магистратам будет очевидно, что я своевольная, гордая женщина, предающаяся самым греховным удовольствиям, что я, может быть, уже стала прислужницей Сатаны…

— Прекрати, — приказала ей мать. — Никто не подумает про тебя ничего подобного.

— Ох, мама, подумают. Так и будет. Ты видела записи Бенджамина. Мы все знаем, что скажет Кэтрин и что видела Абигейл.

Нотариус смотрел то на Мэри, то на ее мать.

— Пожалуйста, Мэри, продолжайте.

— Что со мной будет, как вы думаете? Вы столько дней провели в ратуше. Видели, как магистраты вершат суд и как грешников штрафуют, секут плетьми и отправляют на каторгу. Есть у меня хоть какие-нибудь шансы?

— Я не беру на себя смелость предсказывать будущее, — ответил нотариус, переглянувшись с ее матерью. — Но мужчина не имеет права бить свою жену. Закон ясно об этом говорит. Каторги в вашем будущем я определенно не вижу.

— А что насчет виселицы? — спросила она, намеренно игнорируя его оптимизм.

Мать взяла ее за руку и сказала:

— Мэри, не глупи. В твоей душе нет такой черноты, чтобы завтра кто-либо в самом деле поверил бреду Кэтрин Штильман. К тому же эти вилки привез твой отец.

— И люди скажут, что это я их закопала.

— Но ты этого не делала, — возразила Присцилла Берден.

— В первый раз я этого не делала.

— Да. В первый раз, — повторил нотариус почти шепотом.

— Мы не знаем, были ли то мужчина, женщина или демон, кто в первый раз воткнул в землю эти вилки и пестик. Я только знаю, что это была не я, — продолжала Мэри.

Бенджамин окунул перо в чернильницу и написал себе короткую пометку. Потом сказал:

— Давайте не будем топтаться на этих деталях, Мэри. Как сказала ваша матушка, в этом отношении вам бояться нечего.

И вновь на кратчайший миг глаза старших встретились, подтверждая некий тайный сговор, как и в тот раз, когда ее родители беседовали с магистратом Ричардом Уайлдером и преподобным Джоном Нортоном. Мэри не знала, стоит ли ей бояться или уповать на замыслы, что зрели в умах этих достойнейших представителей своей веры.

Местные суды были в Кембридже, Бостоне, Салеме, Спрингфилде, Ипсвиче и Йорке. Как низшие судебные инстанции они разбирали только те гражданские споры, где доля была меньше десяти фунтов. Но они также заслушивали дела о мелких преступлениях: тех, где виновного не приговаривали к изгнанию, к отсечению конечности посредством ножа или топора или к смерти через повешение. Здесь призывали к порядку праздных, наказывали тех, чье платье признавалось слишком нарядным, и штрафовали всех, кто торговал с дикарями без соответствующей лицензии.

Выше стоял колониальный губернаторский совет. В него входили губернатор, заместитель губернатора и двенадцать избираемых помощников, но редко когда все четырнадцать магистратов присутствовали в течение всего заседания. Это были занятые люди, и достаточно было присутствия семерых из них, чтобы вынести вердикт по гражданским вопросам — таким как прошение о разводе Мэри Дирфилд — или представленным им обвинениям в преступлении. Они слушали, задавали вопросы и порой удалялись на закрытое совещание. Затем голосовали, и решение было за большинством.