Воровская трилогия - Заур Зугумов

Что касается молодежи, то она, как и во все времена, была легкомысленной и беззаботной. Город делился на отдельные районы, но не в административном плане, естественно, в Махачкале тогда районов не было вообще. Молодежными районами были: «портовские», «Десятка» (по Буйнакской улице), Гургул-аул (тупики в квадрате улицы 26 Бакинских Комиссаров), Грозненский, Батырая, городок нефтяников, поселок рыбников, 4-й и 5-й поселки, поселок Тарки. Их границы нельзя было определить с точностью, равно как и отдать пальму первенства какому-то из этих районов. Между ними постоянно происходили битвы, другое слово я затрудняюсь подобрать, шли не только квартал на квартал, улица на улицу, но и район на район.

Надо было видеть, как, с каким апломбом приходили представители одной из противоборствующих сторон в другой район и вызывали противника на драку. Перед дракой они вели переговоры: о количестве бойцов, о виде оружия (под словом «оружие» имелись в виду велосипедные цепи, дубинки, иногда арматура) и о месте встречи. Обычно встреча происходила в питомнике, близ 5-го поселка (сейчас поселок весь застроен домами). В массовых драках я никогда не принимал участия, так как для такого ответственного боя выбирались здоровые, сильные и крепкие ребята. Я же отличался выносливостью и настырностью, но этого для драки было мало. Но я всегда присутствовал на таких побоищах. Вот как это происходило. На день битвы в городе объявлялось перемирие, то есть любой молодой человек мог зайти в чужой район, и на него никто не смел поднять руку. С самого утра вся молодежь города тянулась к месту сбора, чтобы успеть к намеченному часу. И вот представьте себе – огромная поляна, на которой с обеих сторон стоят примерно по сто, а иногда и поболее молодых, атлетического вида ребят, сжимающих что-то в руках. Они ждали (рефери всегда выбирали из взрослых, обычно сидевших и всеми уважаемых людей), и когда команда звучала, то обе стороны устремлялись друг на друга с громкими криками гладиаторов, идущих на смерть. Картина, уверяю вас, была не для слабонервных. Основные правила были почти всегда одинаковы: ножи не иметь, лежачих не бить и т. д. Время битвы также определялось заранее – час или полтора. По истечении назначенного времени велся подсчет. Та из сторон, у которой больше людей оставалось стоять на ногах, была победителем, а значит, и район их считался самым крутым, как сейчас принято говорить. В общем, «весело» жила молодежь того времени. Иногда были драки один на один, но происходили они только на горе Тарки-Тау. Так уж повелось, а вот откуда – не знаю. По вечерам в городе, чуть ли не до утра, почти на каждом углу ребята играли на гитарах и пели, резались в нарды, иногда курили анашу и пили сухое вино. Можно было ночью спокойно идти с девушкой, зная заранее, что никто не посмеет к вам пристать. Даже если кто-то и имел какие-то претензии к парню, он обязательно должен был дождаться, когда тот проводит девушку домой. Ночью почти все набережные города были усеяны парочками – как грибами после дождя, никому и в голову не могло прийти их потревожить.

Есть люди, которые остаются честными из страха перед законом, но есть и такие, которые честны по природе, на мой взгляд, мои земляки принадлежат ко вторым. Как бы ни было тяжело людям жить после войны, все же детей своих они старались воспитывать честными и порядочными. Мне кажется, что из десяти заповедей, посланных нам Всевышним, в Дагестане на первом месте стояла – не укради. После войны пацанва, будем так говорить, подворовывала, не без этого, но с возрастом все это уходило, и лишь немногие, кому на роду, видно, было написано воровать, занимались подобным ремеслом. И среди этих немногих, к сожалению, был и я и мои друзья.

Мало кто знает, что «воровская Махачкала» того времени была в немалом авторитете среди признанных блатными российских городов – такими, как Ростов, Москва, Баку, Одесса и прочие. С ней считались, и уж на задворках «блатной империи России» она не была, это уж точно. Хотя, если брать в соотношении, то меньше всего так называемых воров в законе было, наверное, в Махачкале, но зато это была, безусловно, воровская элита, которую знали далеко за пределами города. Достаточно назвать несколько имен: Паша, Гаджи (Халил), Мухтар (Джибин), Нави.

У наших евреев (татов) самая святая клятва – «папа муно». Так вот, когда они хотели показать значимость своей клятвы, они говорили «Нави муно». Нави по национальности был еврей, его именем и клялись евреи. Какими же качествами должен был обладать человек, чтобы целая нация клялась его именем. Воровская профессия у него была – карманник. Возвращался он однажды в воскресный день из Дербента, у него в автобусе пошла горлом кровь, Нави был чахоточником, – так и умер, не доехав до Махачкалы.

Паша по профессии был тоже карманником, да к тому же еще и игроком. В «третьями» (самая сложная воровская игра в карты) равных ему не было не только в Махачкале, но и почти по всему Северу, за исключением Монгола и Хирурга. Но жить на свободе одной игрой вор не имеет права, ибо тогда он уже им не будет. Он обязательно должен еще и воровать, это незыблемый воровской закон. Кстати, и карманником Паша был незаурядным. Мы жили через забор, на улице Ермошкиной, и когда я родился, то из роддома вынес меня именно он, ведь отец мой сидел – это мне уже потом рассказали.

Гаджи (Халил) прошел на Севере сучьи войны, в крытых тюрьмах ломки и подписки и нигде не сломался, везде на Севере его уважали и знали, так же как и Мухтара (Джибина). Очевидцы рассказывали, как они вдвоем целый барак блядей вырезали, сами, конечно, тоже пострадали, но выжили. У Гаджи (Халила) был младший брат Арслан, правда, в законе он не был, но был удостоен многих воровских привилегий и по праву пользовался ими. Ему тоже пришлось немало отсидеть, о нем даже в одной из своих песен упоминает Высоцкий как о достойном каторжанине, вот слова этой песни: «А через стенку сидит (Халил) Руслан, а там, где он, всегда ништяк, всегда житуха». Правда, Высоцкий называл Арслана Русланом – так, видно, было созвучней.

Да, вот еще что хотелось бы отметить: после смерти последнего вора у нас в Махачкале, где-то в конце 60-х годов, больше тридцати лет не было воров. Что же касается карманников, то Махачкала в этом отношении никому не уступала. Эту воровскую профессию, кроме как иллюзионом, другим словом не назовешь, и у нас в городе были такие иллюзионисты. Мало того, об их мастерстве ходили легенды, но об этом в следующей главе. А сейчас я бы хотел рассказать немного о правосудии того времени, при этом сделать некоторый акцент на милицию и уголовный розыск.

Я вообще не представлял жизни без милиции, так же как и она почти полвека не представляла ее без меня и мне подобных. Пытаясь быть объективным, я постараюсь кое-что воскресить в памяти из прошлого. К сожалению, у меня не было доступа к архивам МВД, иначе читатель узнал бы куда более интересные истории, да и самому мне было бы любопытно. Но, увы, может, после выхода этой книги у меня появится такая возможность, а пока приходится писать по памяти, которая, хвала Всевышнему, подводила меня в жизни очень редко, если не сказать не подводила вообще.

Во всей Махачкале работал один горотдел милиции, находился он на Пушкинской, 25. Районов тогда не было, а «гоношились» еще маленькие отделения: водное (в порту), 1-е в первой Махачкале, 2-е в 5-м поселке и 3-е на месте нынешнего суда. В то время, если мне память не изменяет, начальником горотдела был полковник Лавров, его заместителем – Анохин, а начальником уголовного розыска – Багдасаров, дядя Яша. Частенько мне приходилось бывать в этом самом горотделе, потому и запомнил их всех, особенно начальника уголовного розыска. Сейчас родители пугают маленьких детей, если они не слушаются, чертом, домовым или, на худой конец, Бабой-ягой. Нас же, маленьких, пугали милиционером, и это моментально давало свои результаты. То есть дети милицию боялись, ну а взрослые ее уважали. И уважать было за что. Надо было столько натворить дел, набедокурить и так надоесть, чтобы тебя внаглую посадили, да и то в самой милиции это считалось верхом неприличия. И уже сами работники смотрели на такого человека косо, ожидая от него чего угодно. А о том, чтобы подсунуть что-то в карман, не было и речи. В милиции того времени существовали свои этика и мораль: либо брали взятку, либо предупреждали: я неподкупен, бойся. Таких, честно говоря, было большинство. И уж если сажали, то ты знал, что преступил закон, а потому и не было обидно сидеть. По большому счету, работа милиции была – ловить, наше же дело было – не попадаться, даже такая поговорка бытовала: «Не тот вор, кто ворует, а тот, кто не попадается». К сожалению, в наше время всеобщего беспредела и хаоса даже старые поговорки такого рода, увы, неактуальны. Ничего не было удивительного в том, что начальник уголовного розыска или его заместитель могли смело прийти на любую воровскую хазу и обратиться за помощью, и редко когда им отказывали. Равно как и воры иногда обращались за помощью к ним, в основном, конечно, это были просьбы о собратьях, попавших в беду. И в действиях тех и других не было ничего удивительного и предосудительного, потому что никто не переходил рамки дозволенного. Если это не противоречило канонам общества, к которому принадлежали те и другие, почему не помочь. Да и, ко всему прочему, все это делалось открыто и честно. А разве можно не уважать партнера, если он честен? Вот так и жили в тесном соприкосновении милиция и преступный мир, взаимно уважая друг друга (если их поступки заслуживали такового), не считая того времени, когда одни ловили, а другие старались не попасться. И это тесное соприкосновение давало огромный опыт как уголовному розыску, так и милиции в целом. То есть я хочу сказать, что, хорошо зная нравы и обычаи преступного мира, манеру, характер и специфику «работы» той или иной воровской профессии, будь то карманник или домушник, медвежатник или майданщик, сотрудники очень редко ошибались в выборе метода раскрытия преступления. А опыт сей можно было почерпнуть, лишь контактируя непосредственно, естественно, в хорошем смысле этого слова. Огонь и вода тоже могут быть союзниками, пример тому – гидроэлектростанция. Конечно, без ренегатов тоже не обходилось, но этот фактор уже можно отнести к производственному браку. Если, например, где-то происходило убийство, а для Махачкалы это было огромное ЧП в то время, то никогда не собирали всех судимых, чтобы с утра и до вечера держать их во дворах милиции, да еще задействуя при этом почти весь штат уголовного розыска. Такой подход к делу говорит не только о недостатке профессионализма, но и о самом что ни на есть попустительстве и никчемном отношении работников уголовного розыска к своей работе. А наоборот, обладая все тем же опытом общения, тогда подходили к делу логически, то есть путем исключения, ибо опираться стоит лишь на знание, которое подскажет путь к истине. Зубры уголовного розыска знали, что преступный мир огромен, это целое государство со своей конституцией, своими канонами, царями и их подданными. И то, что было приемлемо для одних, для других – строгое табу, то, что могут сделать одни, другим не под силу. Так что, если даже в районе или просто в доме жило много судимых людей, то из них порой никого и не трогали, зная почти наверняка, что данное преступление к ним никакого отношения не имеет. Надо ли повторяться, говоря, что такой подход к делу был абсолютно выгоден обеим сторонам. Молодые сотрудники смотрели на своих старших товарищей, брали с них пример в полном смысле этого слова, а потому это была организация, где каждый думал не о том, как бы подкинуть сверток с анашой какому-нибудь бедолаге, а как, опираясь на опыт старших, по возможности правильно подойти к делу. Каждый старался внести свою коррективу, а значит, и свою лепту в общее дело. Вот почему это была организация, которую боялись одни, но за деловитость уважали другие. Ведь главный бич для преступного мира – беспредел. Он исключает или почти исключает такие понятия, как благородство и честность, что, думаю, весьма немаловажно для нашего времени. Видя благородство и честность со стороны людей вне закона, то есть с нашей стороны, менты порой тоже проявляли благородство и порядочность, человечность и сострадание, и не отметить это обстоятельство, мне кажется, было бы несправедливо. Хотя бы даже по отношению к тем, о которых не грех вспомнить добрым словом. К сожалению, то время кануло в прошлое, и сейчас уже трудно встретить что-либо подобное. Вот один из характерных примеров, хотя, откровенно говоря, в жизни моей жиганской такой пример был единственным. Было это очень давно, в столице нашей златоглавой, этак годов тридцать назад. Гоняли мы тогда бригадой «резину»: от «Детского мира» и до самого ресторана «Арбатский». По ходу, «на трассе», у нас все было увязано. Довольно часто встречался нам один ширмач, он гонял марку постоянно один, мы это заметили, но к нам он никогда не подходил, и мы держались в стороне до поры до времени. Был он, видно, таким же любителем пива, как и мы, потому что в пивбаре «Жигули», что находился тогда в переулке за «Валдаем», мы его частенько видели. Как-то так получилось, что мы познакомились «по ходу пьесы», а среди крадунов так часто бывает, и в конце концов сошлись. Кликали ширмача Тушканчик, но настоящего его имени мы так и не узнали. Сам по себе он был молчуном, но плохо втыкал, а главное – кореша в беде никогда не оставлял. И вот однажды, а в то время Тушканчик уже месяца три работал с нами, получает от сестры из Сибири телеграмму о том, что она в тяжелом состоянии. И вот когда он собрался поехать к ней, нам дает наколку один старый домушник на дачу одного жирного бобра с условием, что с нами же пойдет на дело. Предложение со всех сторон было выгодным. Во-первых, сулило нам неплохой барыш, а во-вторых, накольщик все же шел с нами на дело, а это обстоятельство вселяло в нас надежду на безопасность, так как скурвленный, по нашей логике, сам в деле обычно не участвует. Но мы, к сожалению или к счастью – не знаю, просчитались. При обсуждении, принять или не принять предложение, Тушканчик молчал, а вот когда спросили его мнение, он сослался на какие-то крайне неотложные дела и неожиданно покинул хазу, сказав, что одобрит любое наше решение и скоро вернется. Мы, естественно, были в некотором недоумении, но тормозить его не стали, он еще ни разу не дал нам повод думать о нем плохо. Это прихоть, мало ли, подумали мы и продолжили обсуждение. В конце концов решились идти на это дело. Но прошел уже целый день, а Тушканчика все не было, мы уже стали беспокоиться, как вдруг услышали звонок в дверь. Кроме Тушканчика, никто не знал эту хазу, и мы никого не ждали, но это был не Тушканчик, а какой-то оголец, лет десяти-двенадцати. Он протянул нам конверт, сказав: «Это вам», и убежал. В конверте оказалась маленькая записка, вот ее содержание: «Бог вам в помощь, и не поминайте лихом. Тушканчик», но чуть ниже был постскриптум: «Выгляните в окно». Мы кинулись к окну. Напротив нашего дома стоял «Москвич», капот был открыт, и в моторе ковырялся водитель. Возле машины стоял офицер милиции, звезд на погонах было не разобрать, и не торопясь, видно, что-то объяснял шоферу, который успевал и копаться в машине, и, подняв иногда голову, слушать, что ему говорят. Этим офицером был Тушканчик. Если бы рядом разорвался боевой снаряд, я думаю, эффект не был бы таким, каким он был в тот момент, когда эта картина предстала перед нами. Мы стояли как парализованные, с выпученными, как у молодых бычков, глазами до тех пор, пока водитель не закрыл капот и машина не тронулась с места, увозя нашего бывшего кореша в неизвестность. Он даже напоследок не помахал нам рукой. Мы были в шоке довольно долго, но, как говорил все тот же ветхозаветный еврей, все проходит, и шок тоже прошел. Ни я, ни мои друзья никак не могли понять, в чем дело. И лишь годы спустя я понял хитрый ход легавых, да, им ума и профессионализма, конечно, было не занимать. МУР всегда был конторой серьезной, и с этим заведением все считались. А дело было, видно, в том, что им, вероятно, нужен был кто-то из старых и авторитетных воров. Войти в воровскую среду дилетанту практически невозможно, а менту тем более. Это только в кино показывают – сказки наподобие «Черной кошки». Ну а нам, молодым крадунам, Тушканчик смог промести пургу, мы ее проглотили, хотя он и был где-то нашим ровесником. Ну а с нами ему были открыты двери любых воровских хаз и «малин», ибо нас там знали каждого чуть ли не с пеленок. Это негативная сторона истории. Что же касается позитивной стороны, то выходит следующее. Видно, выполнив свое задание, мент уже собрался кануть в небытие, как читатель помнит наверное, сославшись на телеграмму от больной сестры, как вдруг увидел провокатора, который пришел дать нам наколку. Видно, эта сука не знала Тушканчика, но зато он его хорошо знал. И вот, помня наше простое, доброе жиганское отношение к себе, нашу честность и порядочность, он решил отплатить нам той же монетой, ответив таким оригинальным способом, что у некоторых чуть не отнялся дар речи. Вообще, честно говоря, муровцы в то время были большие оригиналы буквально во всем, что касалось их профессии. О том, почему я пришел к такому выводу, читатель найдет ответ позже на страницах этой книги. Неясно мне осталось лишь одно – зачем было посылать к нам этого перевертыша? Ведь если надо было, они и так могли в любое время любого из нас пригасить. В тот же день мы поставили в курс воров о случившемся и затаились, как кроты, а когда прошло некоторое время, мы разыскали эту старую падаль и разобрались с ним, как у нас поступали с такими, чтобы он уже никогда не смог давать такого рода наколки никому. Но это уже другая история.