Закон против тебя - Максим Гарин

Через час конвейер дернулся и замер. Охранники, топая и покрикивая, начали разносить миски с каким-то жидким варевом. Белобрысый торопливо заклеил последний ящик.

– Шабаш, – с облегчением сказал он. – Обед, Баклан.

Баклан отошел от конвейера и тяжело опустился на стопку еще не собранных картонных ящиков. Есть ему не хотелось.

– Не дрейфь, братуха, – сказал белобрысый, с аппетитом поглощая баланду. – Это первые сто лет тяжело, а потом привыкнешь.

Баклан поставил на колени горячую алюминиевую миску, зачерпнул ложкой воняющее гнилой капустой варево, подул на него разбитыми губами, преодолел рвотный спазм и стал есть.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – озадаченно сказал Комбат, разглядывая сине-зеленую пластилиновую печать на дверях квартиры. – А ты, часом, адрес не перепутал?

Подберезский молча покачал головой и поскреб пятерней затылок.

– Черт знает что, – сказал он. – Что с ним могло приключиться?

– Н-да, – задумчиво протянул Борис Иванович, – когда человек выходит в булочную, дверь его квартиры, как правило, не опечатывают.

– Знаешь, Иваныч, – медленно сказал Подберезский, – мне это не нравится. Двери опечатывают, когда человек арестован или…

– Вот именно, – мрачно сказал Борис Иванович, – «или»… Это дело надо как-то разъяснить, как ты полагаешь?

Подберезский присел перед дверью на корточки и, прищурившись, стал изучать печать.

– Министерство внутренних.., ну, это понятно, – бормотал он вслух. – Черт, мелко, ничего не разобрать…

РОВД, что ли? Или все-таки ГОВД? Погоди-ка.., ага!

Уголовный розыск. Во, блин, какие дела.

– Да, дела, – вздохнул Комбат, прислушиваясь к шагам на лестничном пролете.

Шаги были легкие, явно женские. Вскоре показалась и сама женщина. Это была стройная и довольно миловидная крашеная блондинка лет тридцати – тридцати пяти, с модной короткой стрижкой, одетая в какой-то очень просторный, развевающийся белый костюм с длинной широченной юбкой. Ее лицо показалось Комбату слегка осунувшимся.

Увидев на площадке двоих крупногабаритных и вдобавок одетых, как разбойники с большой дороги, незнакомцев, один из которых сидел на корточках перед опечатанной милицейской печатью дверью, женщина вздрогнула и ускорила шаг. Подберезский поспешно выпрямился и посторонился, давая ей пройти.

Комбат неловко кашлянул в кулак и мотнул головой в сторону лестницы. Подберезский кивнул и вслед за Борисом Ивановичем стал спускаться во двор.

Когда внизу хлопнула дверь подъезда, притаившаяся на лестничной площадке двумя этажами выше квартиры Бакланова женщина осторожно перегнулась через перила, посмотрела вниз, ничего не увидела и легко, на цыпочках, бросилась вниз. Перед дверью Бакланова она на мгновение задержалась, окинула взглядом сине-зеленую печать, нахмурилась и побежала дальше. Она выскочила на улицу как раз вовремя, чтобы увидеть, как темно-синий японский джип с московскими номерами, мигая указателем поворота, выезжает из двора. Водителя она не разглядела, но на пассажирском месте сидел загорелый усач в майке с голубыми полосками – один из тех двоих, что с неизвестной целью отирались у дверей квартиры Бакланова.

Подберезский бесцельно ехал по незнакомой улице, внимательно глядя по сторонам. На город медленно опускались неторопливые летние сумерки, воздух был теплым, золотисто-медным, напоенным запахами листвы, мягкой пыли и разогретого асфальта. Под деревьями активно кучковалась молодежь, слышались взрывы веселого и не всегда трезвого смеха, тут и там мелькали стройные талии и загорелые, высоко обнаженные девичьи ноги.

Подберезский тем не менее был хмур и, казалось, не замечал прелестей бурлившей вокруг него жизни.

Он искал совсем другое и наконец нашел.

Навстречу им по правому тротуару неторопливо, вразвалочку брели двое разморенных, как-то совсем по-деревенски расхлюстанных сержантов. Их фуражки были сдвинуты на затылок, чтобы вечерний ветерок овевал потные лбы, рубашки расстегнуты, а глаза сонно шарили вокруг, высматривая скорее тугие девичьи попки, чем возможный беспорядок. Оба были при дубинках, пистолетах и наручниках, а на плече у того, что был повыше, висела портативная рация.

Подберезский включил указатель поворота, плавно притормозил у бровки тротуара и дал короткий гудок.

Один из сержантов лениво повернул голову.

– Послушай, генерал, – сказал ему Борис Иванович, – не подскажешь, где тут у вас райотдел?

Сержант неторопливо окинул пристальным взглядом сверкающий синей эмалью и хромом японский джип, покосился на московский номерной знак, оценивающе прищурился в сторону Комбата, и на лице его медленно проступило неодобрительное выражение. Второй сержант столбом стоял рядом, глядя на машину как на пустое место. Подберезский досадливо крякнул.

– Не генерал, – почти не шевеля губами, тихо сказал он, – а товарищ старший сержант. И желательно на «вы».

Комбат только повел в его сторону усом, продолжая выжидательно смотреть на сержанта.

– А зачем вам райотдел? – спросил тот наконец. – Пресс с капустой потеряли?

– Допустим, – миролюбиво сказал Комбат, и по его голосу Подберезский понял, что это миролюбие такое же фальшивое, как то золото, из которого делают медали для выпускников средних школ. – Так ты скажешь, где райотдел, или у тебя с памятью проблемы?

Сержант не удостоил его ответом и повернулся к своему напарнику.

– Мало нам было своих, – сказал он, – так еще и из Москвы понаехали.

Комбат положил ладонь на дверную ручку. Подберезский толкнул его локтем и сделал страшные глаза.

– А в опорный пункт не хотите? – снова повернувшись к Комбату, задал риторический вопрос сержант. – За оскорбление при исполнении и за нарушение правил дорожного движения.

– Какое еще нарушение? – удивился Комбат.

– Подача звукового сигнала в городской черте, – ухмыльнувшись, ответил сержант.

– А бляха с личным номером у тебя есть? – поинтересовался Комбат.

– Иваныч, – простонал Подберезский, – не заедайся. Поехали.

– Отвяжись, – отрезал Рублев. – Не видишь, я с генералом разговариваю. Так есть у тебя бляха, генерал?

– Какая еще бляха? – раздраженно переспросил сержант. Он оглядывался по сторонам, явно высматривая «луноход» с подкреплением. Подберезский вздохнул и стал смотреть в другую сторону, смирившись с неизбежным. Иногда с Комбатом бывало очень трудно.

– Ну, не собачья же, – с оскорбительной улыбкой сказал Борис Иванович. – Бляха инспектора ГИБДД.

– Не бляха, а нагрудный знак, – с достоинством поправил его сержант. – Вот сейчас сниму у вас номера, тогда и посмотрим, кто тут генерал, а кто собака с бляхой.