Я-муары. Откровенные истории блогера - Анастасия Николаева

Надувшись, мы шлепали на кухню – жаловаться маме.

– Красота никому счастья не приносила, – философски изрекала мама. Тем самым подтверждая наши самые мрачные догадки по поводу нашей внешности.

Я горевала безмерно, что слишком тощая и длинная. Дашка ныла, что она толстая и короткая. Родственники пытались утешить нас весьма своеобразно.

– А-а, – прорыдывала я бабушке маме Ане, – почему я такая тощая?

– Порода у нас такая, – утешала меня мама Анечка, – толстых отродясь не было.

– Зато твой дядя Витя – профессор, – как-то не совсем в тему, по моему мнению, продолжала утешать меня она.

– У-у, – еще громче взрыдывала я, воссоздав в воображении образ более чем щуплого дядюшки-ученого. Подумаешь! Профессор! Тоже мне! Семейство ученых задохликов. Есть чем гордиться.

Никогда мои родные не сочувствовали мне, можно было сколько угодно рыдать и биться головой о бетонную стену непонимания, но мои физические явные и вопиющие, как я считала, изъяны оставляли их вполне равнодушными.

Более того, они могли встать на сторону злейших моих критиканов и поддержать их неконструктивные выпады в мою сторону.

Помню, когда мне было семь лет, отдыхали мы с папой в Доме творчества писателей в Дубалти. Мама осталась в Москве нянчить грудную Дашку.

И там, на рижском побережье, одна из моих приятельниц, увидев мою хилую фигурку, задрапированную желтым купальником, в восторге завопила: «О-о, глиста в скафандре!!!»

И тут мой отец, вместо того, чтобы вызвать эту нехорошую девочку на дуэль и смыть мой позор кровью, упал на песок от смеха и, дергая в воздухе сильно лохматыми ногами, стал орать еще громче моей обидчицы:

«О-о, точно! Глиста! В скафандре!»

Как я страдала! Особенно в средней школе, когда многие из моих одноклассниц начали наливаться неземной пышной красотой, наподобие зрелых дынь на бахче. А я все еще оставалась синеньким тощим заморышем. И все знакомые мальчики заканчивались где-то в районе моего пупка. И когда на биологии показывали научный фильм о флоре и фауне Земли, на кадрах о розовых фламинго мой недруг Николайчук завопил на весь класс: «Гляньте, у цаплей ноги, как у Николаевой!»

Даже моя любименькая школьная подруга Танька, ныне живущая в далеком далеке, недавно призналась мне, что весь третий класс размышляла, как это только мне удается передвигаться на таких тоненьких ножках?

Мой муж! Вот он – настоящий, а не проплаченный масонами эталон красоты. Если вы возьмете его за основу – тоже почувствуете себя прекрасными. Прекрасный эталон сам по себе делает и все вокруг прекрасным

Теперь я понимаю, что просто обогнала свое время. Как бы кстати эти прутики были сейчас в эпоху глобальной анорексии! Как бы я гордилась ими! Возможно, даже зарабатывала большие деньги. Но… Увы! Эти ноги остались там, в далеком прошлом, никем не понятые и неоцененные. Мои теперешние ноги устойчивы и монументальны. А-а!!! Слишком монументальны!

– Когда же была золотая середина? – резонно спрашивает моя мама. – То ты всю жизнь ноешь, что слишком тощая, то доказываешь всем, что безобразно потолстела.

Никогда не было этого золота! Разве я виновата, что не поспеваю даже на своих объективно длинных ногах за модой? Когда востребованы капитальные формы, я чахну. Стоит обзавестись собственными, оказывается, что мир бессовестно изменился, и вокруг меня снуют одни худышки. Значит, дело не во мне. Существует некий вражеский заговор. Нам пытаются навязать неправильные и несвоевременные эталоны красоты. Так вот. Торжественно заявляю: я больше не играю в эти игры. Отныне у меня будет свой эталон красоты. Фото помещаю ниже. Теперь буду равняться на него. Он прекрасен: могуч, волосат и жизнеутверждающ. Он не подавляет меня: уж слишком разные у нас красоты. У него своя, у меня – своя. Дополняя друг друга, мы являем миру картину красоты истинной и непререкаемой!

Детство – это такое странное время, причем очень короткое. Но всю жизнь ты возвращаешься в те светлые дни, когда лучшей комнатой в квартире тебе казалась кладовка, а самым прекрасным нарядом – бабушкина ярко-красная комбинация, отделанная черным кружевом.

Так здорово было нарядиться в нее перед бабушкиным же трехстворчатым трюмо и вертеться бесконечное количество прекрасных минут. Крайние, узкие зеркала надо было потихоньку прикрывать, внимательно наблюдая за тем, как множатся отражения, постепенно скрываясь в таинственной светло-голубой глубине зеркальной глади.

И вот уже кто-то, совсем не похожий на тебя, смотрит из этой глубины, стараясь вырваться на поверхность. Страшно! Раз – створки захлопнуты. Два – опять широко распахнуты. И во всех трех зеркалах снова ты. Яркая, как самая прекрасная царевна. Алым шелком переливается комбинация, стучат, ударяясь друг о друга, разноцветные бусики, спасенные мной заблаговременно из темных ящиков и шкатулок.

Как мудры маленькие девочки. Зеркала им нужны только для того, чтобы в мгновение ока перенестись в мир своих грез, туда, где они, уже спасенные принцем, в тишине и спокойствии наслаждаются своей роковой красотой.

Когда наступает то помрачение ума, то разжижение мозга, когда, в конце концов, зарождается дикая и бесчеловечная фантазия изучать в зеркалах свои прыщи и морщины, старательно выискивать недостатки? И зеркала, которые перестают быть дверью в сказочный мир, начинают страшно мстить нам, безжалостно делая очевидным то, без чего бы мы уж точно могли обойтись.

Детство – это такое славное время, когда все вокруг играют. Я была совершенно уверена, что большую часть жизни играют и мои родители. Могу сказать совершенно определенно: в чем-то я воспринимала их как детей и довольно снисходительно относилась к их забавам.

У каждого из них были свои любимые игрушки и занятия. Мамуля, например, больше всего любила лежать на широкой зеленой тахте в окружении празднично-красных фантиков от конфет. Конфеты были вкусными, шоколадными, с капелькой ликера внутри. По-моему, они назывались «Москва». Я никогда особо шоколад не любила, но невозможно было, глядя на маму, не поиграть в ее игру: взять книжку и завалиться рядом с конфетой за щекой. Так я полюбила читать.

У папы любимая игрушка – радио. По нему он слушал «врагов». Ну, так он называл это действо. Враги бормотали что-то нерусскими голосами сквозь какой-то жуткий межгалактический скрежет. «Глушат!» – радостно сообщал мне папа, параллельно в это время делая зарядку. Папа ухал, гыкал, приседал и махал руками в разные стороны. Наблюдать за ним было интересно, но утомительно. В радио и зарядку я играть не любила.

Иногда моя мама тоже играла в роковую красавицу. Но по-своему. Бабушкины комбинации казались ей недостаточным реквизитом для этой игры. Она не искала легких путей. Она даже вставала с тахты, выбрасывала фантики и начинала перехихикиваться с папой. Вся интрига заключалась в том, что мама ждала в гости своего вечного поклонника по фамилии Митрофанчук. Это был ее бывший одноклассник. В школе его звали, конечно, Митрофанушка. Так и мы его все называли. В маминой игре в роковую красавицу было меньше правды, чем во всех моих детских играх.