Крестоповал. Война совести - Альберт Байкалов

Ребятня распахнула створки ворот. «КамАЗ» завелся и въехал во двор, в дальнем конце которого под брезентовым тентом оказался накрытый белоснежной скатертью длинный, как на свадьбах, стол. Клим загнал машину, как сказали, под устроенный в углу навес.

Гостей проводили в дом. Здесь витал аромат свежевыпеченного хлеба, дерева и кислого молока. Густо пахло геранью, сушеным чабрецом и мятой. В просторной, с русской печью горнице Хвастуна усадили на табурет. Подслеповатый дед с пушистой седой бородой приказал ему раздеться. Хвастун безропотно подчинился. Дед осмотрел его, ощупал. Обхватив сзади сильными руками, скомандовал сначала «дыши», потом «не дыши». Расспросил, где при этом болит, и сказал, чтобы одевался.

– Нужно наложить тугую повязку и меньше тревожить поломатые ребра, – сделал он заключение. – Пройдет.

– Что дальше? – осторожно спросил Клим, когда они остались одни, и посмотрел в окно, подоконник которого был заставлен горшками с цветами.

– Пока ничего, – пожал плечами Хвастун.

Надев футболку, он продолжал сидеть на табурете.

– Стол накрывают, – комментировал Клим. – Только я клиентов не вижу.

– В баню пошли, – выдвинул предположение Хвастун.

– Я бы тоже не прочь сейчас искупаться. – Клим отстранился от окна и потер грудь. – В кузове пылища, потом еще на «Ниве» без окон прокатился.

– Перебьешься, – усмехнулся Хвастун.

Никита открыл глаза и потянулся. Тихо скрипнула сетка старинной кровати. Сиреневый свет заполнил избу. Агаты уже не было, но подушка еще хранила тепло. Он слышал, как она встала, но виду не подал. Чистый воздух, дом, сложенный из лиственницы, аромат ночной фиалки, росшей прямо под открытым окном… Никита Лукич никогда не чувствовал себя таким отдохнувшим и счастливым. А может, показалось после такого переезда? Перед тем как начать свое путешествие, он долго и скрупулезно изучал маршрут. Выходило, больше половины мира пролетел… Встретили их радушно. Дом отремонтировали, с утра помыли. Вон и цветы на окнах, и посуда… Все есть на первое время. Баню подремонтировать, и как у Леонтия станет. Напарились они вчера с дороги… Потом вечеряли всем гуртом. Соседи пришли, вся родня… Были и такие, о которых Никита Лукич и не слыхивал, хотя, собираясь в дорогу, изучил всех до седьмого колена. Строго с этим у старообрядцев…

Постепенно мысли снова вернулись к просьбе деда Елизара и стали крутиться вокруг связанных с ней событий. Никита Лукич опять пережил ту обиду и горечь, когда узнал, что, едва оказавшись на родной земле, он уже пострадал от воришек. От того, как им всем миром взялись помогать, на душе снова посветлело. Он вспомнил журналистку, с которой все началось.

«Надо сказать Панкрату, когда звонить буду, чтобы отправил ей меду и солений каких-нибудь. Вон кака худа, – думал он, пытаясь представить лицо Званцевой, когда ей вручат гостинец. – Они в ентой Москве химию одну едят. А воздух там какой? День пробыл, чуть не издох».

Отматывая в голове события минувших дней, Никита Лукич постепенно добрался до того момента, когда в машину к Леонтию сначала насыпали сахару, а потом подложили сотовый телефон. Однако он и мысли допустить не мог, что у злодея хватит бесстыдства и наглости заявиться на машине со своей девицей после всего прямо в деревню старообрядцев, которым препоны чинил. Никиту Лукича вчера аж оторопь взяла. Только воля и смирение, данные Богом и родителями, не позволили ему учинить над злодеем расправу. Да что там расправа? Он даже не прогнал этих супостатов. Более того, виду, что обиду на них таят, никто не подал и разрешили им остановиться у Емельяна…

«Как же быть теперь? – размышлял он. – Теперича глаз да глаз за злодеем нужен. Ишь каков! Ничего не забоялся. – Перед глазами Никиты Лукича предстала попутчица злодея. – Страсть какая красивая… Чего это я? – Вдруг застыдившись невольной мысли, он стал обдумывать план, как обмануть Матвея и его подружку. – Нужно для началу собрать всю карту воедино. Потом осторожно расспросить стариков про место, которое в ней указано. Ну а дальше думать, как туда втайне от злодея попасть», – решил он.

В сенях что-то стукнуло. Никита Лукич перевернулся на бок.

Тихо ступая, в горенку вошла Агата.

– Ты чего так рано? – заранее зная ответ, спросил так, для приличия, чтобы начать разговор.

– Так куда столько спать? – Она уперла руки в бока. – Сдуреть можно!

Никита вышел на мокрое от росы крыльцо и зажмурился от вставшего над лесом еще холодного солнца. Тихо всхрапнула у соседей в стойле лошадь. Где-то на околице пропел петух. С поля доносилось пение жаворонка.

После утренней молитвы, на которой заставил сыновей поклоны бить за совершенные в дороге грехи, Никита Лукич остался в доме один. Закрыв на щеколду дверь, вернулся в комнату, взял икону с соловецкими чудотворцами и долго рассматривал ее на свет. Икона была очень старой. Много людей перевидала и впитала в себя молитвы, их сокровенные просьбы и благодарности. Казалось Никите Лукичу, будто тепло от нее исходит. А может, так оно и есть? Словно из глубины прокопченной доски смотрели на него с каким-то укором Зосима и Савватий. Боязно ему было трогать ее. С одной стороны, вроде как богохульство, с другой – деда наказ. Наконец, перевернув доску, осторожно взял двумя пальцами за верхнюю перекладину и стал раскачивать. Она поддалась и пошла. Вынув ее, удивленно осмотрел паз. Пусто. Стал разглядывать перекладину. На ней он увидел написанные чем-то черным слова. Щурясь и шевеля губами, стал читать:

– «Где искать точно, Митрофан Харитонович, кум Никодима, скрыл за верхним косяком, что в горенке евонного дома…»

* * *

Матвей открыл глаза. На треть заваленный сеном сарай был разделен ослепительными полосами света, в котором скручивалась, завивалась замысловатыми узорами пыль. Не глядя на часы, можно было понять, что уже позднее утро. Немудрено, уснули они далеко за полночь.

Матвей приподнял голову и посмотрел на Марту. Свернувшись калачиком, она спала под сшитым из разных лоскутов одеялом. Под голову была постелена свернутая в несколько раз простыня.

Шурша сеном, он встал, подошел к дверям и выглянул через щель во двор. Ловко орудуя маленьким топориком, дед Емельян рубил на колоде небольшое поленце на щепки.

Матвей толкнул дверцу и вышел. Старик посмотрел на него исподлобья и что-то пробурчал.

– И вам доброе утро! – улыбнулся он.

– Как спалось? – спросил с безразличием в голосе старик.

– Нормально, – соврал Матвей.

Всю ночь не давали покоя комары и мелкие мушки. К тому же кололось и шуршало пересушенное сено, а от прошлогодней пыльцы у Марты ко всему першило в горле.

– Умывайся и давай к столу, – вздохнул Емельян, собрал щепу и направился к крыльцу, у которого пыхтел самовар.

«Странно, почему он такой злой? – размышлял Матвей, плескаясь под установленным во дворе умывальником. – Или они со всеми, кто не их веры, так себя ведут? Не похоже. Хвастуна вчера чуть не на руках носили».