Ученик дьявола - Эдвард Марстон

— Но ведь когда он ездил с Ником и Оуэном в Сильвемер, он сбежал.

— Ничего, скоро он перебесится.

— Надеюсь, — вздохнула Марджери. — Мне очень хочется проникнуться к Дэйви теплыми чувствами.

Тут органист взял несколько аккордов, ознаменовав появление викария, который степенно прошествовал по боковому нефу, готовый начать службу. Фаэторн заерзал на скамье, устраиваясь поудобнее. Однако стоило зазвучать первым словам проповеди, как Лоуренс тут же отвлекся, предавшись мечтаниям. Викарий выбрал довольно скучный и маловразумительный отрывок из Второзакония. Проповедь, вместо того чтобы разъяснять содержание Библии, еще больше его запутала, а викарий обращался к пастве таким монотонным голосом, что его слова многих погрузили в блаженное забытье.

Но Лоуренс не спал. В мечтах он уже выступал в Сильвемере, поражая затаивших дыхание зрителей своим Генрихом Пятым, заставляя их рыдать над своим Винцетти и умирать от смеха над лордом Мэлэди в «Ведьме из Колчестера». Эти фантазии помогали унять недовольство, которое охватывало Лоуренса всякий раз, как он вспоминал незадачливого Эгидиуса Пая. Адвокат заслуживал сочувствия: он написал выдающуюся пьесу, и при этом ему не позволили присутствовать на репетициях. Фаэторн задумался. Может, стоит сменить гнев на милость и позволить Паю хотя бы разок взглянуть на то, как пьеса оживает усилиями актеров? Это зрелище станет для автора источником бесценного опыта… Когда викарий добрался до заключительной части проповеди, Лоуренс все еще витал в облаках, размышляя о новой пьесе.

— Итак, — викарий закатил глаза, — когда Господь просит нас отворить свои сердца и принять его, что же, друзья мои, мы должны ответить?

Вопрос был риторическим, однако неожиданно прозвучал ответ:

— Нет! Нет! Нет! — завыл вдруг Фаэторн.

Лоуренс вскочил, согнувшись, словно все его тело пронзила дикая боль, шатаясь, выбрался в проход и, прежде чем кто-нибудь успел его подхватить, повалился на пол, забившись в таких диких конвульсиях, что одна женщина лишилась чувств, а две другие закричали. Викарий был так поражен и расстроен, что не мог самостоятельно спуститься с кафедры, и ему потребовалась помощь причетника. Лоуренс издал громкий стон, напоминающий предсмертный вой, который, отразившись от стен, эхом пошел гулять по нефу, поставив точку в воскресной проповеди.

На этот раз чудесного выздоровления не последовало. Соседи отнесли актера домой на руках, и теперь Фаэторн лежал, прикованный к постели болезнью. Доктор Уитроу лишь развел руками и выписал снадобье, облегчающее боль.

Лоуренса обуяла такая слабость, что у него едва хватило сил открыть глаза, когда в комнату, задыхаясь от бега, ворвался Николас Брейсвелл, примчавшийся из Бэнксайда. Актер несколько раз настойчиво повторил, что «Уэстфилдские комедианты», как и планировалось, должны выехать следующим утром, после чего впал в забытье.

Плотной пеленой опустилось на труппу уныние. В понедельник утром актеры в смятении собрались в «Голове королевы». Фаэторн был не только вожаком — он был главным ключом к успеху. С Лоуренсом они могли затмить любую труппу страны, и его болезнь стала для всех страшным ударом. Как же теперь их встретят в Сильвемере? Отсутствие Лоуренса станет особенно заметным, когда дело дойдет до новой пьесы.

Взяв себя в руки и заставив замолчать предательский голосок страха, Николас Брейсвелл старался приободрить растерянных и унять пессимистов.

— Когда же Лоуренс поправится? — понуро спрашивал Оуэн Илайес.

— Скоро, — уверял его суфлер. — Очень скоро.

— Когда? Сегодня? Завтра?

— Не знаю, Оуэн.

— А что за болезнь? Серьезная? — волновался Худ.

— Он уже пошел на поправку, Эдмунд.

— Но я-то Лоуренса знаю. Он бы непременно поехал с нами в Эссекс. Единственное, что может его остановить, — это паралич, чума или смерть. Что же с ним такое?

— С ним все будет в порядке. — ответил Николас, стараясь, чтобы слышали все присутствующие. — Он не хочет, чтобы мы падали духом. Мы поедем в Сильвемер, а он нас нагонит.

— А если нет? — хныкал Барнаби. — Тогда все, что мы готовили, полетит к чертям. Как мы поставим «Месть Винцетти» без Винцетти? Что делать с «Генрихом Пятым», если король слег?

— Неужели, Барнаби, ты хочешь сказать, что готов сыграть все сам? — ахнул Илайес.

— Конечно нет, — резко ответил Джилл. — Я предлагаю заменить одну из пьес на «Глупого купидона». В «Глупом купидоне» все держится на мне, так что Лоуренс и не понадобится.

— А у меня мысль еще лучше, — с издевкой молвил валлиец. — Давайте вообще все пьесы выкинем и поставим «Глупость купидона» шесть раз подряд. Чего мелочиться-то? Главное, чтобы ты, Барнаби, был доволен. Тьфу на тебя! — воскликнул он. — Даже сейчас, когда Лоуренс болен, думаешь только о себе!

— Я стараюсь быть целесообразным, — невозмутимо ответил Джилл.

— Чересчур целесообразным, — подал голос Николас.

— Но должен же у нас быть план на такой непредвиденный случай!

— Должен, мистер Джилл, и он у нас есть. Мы едем без Лоуренса.

Николас полез в телегу, чтобы еще раз все проверить. С ним поедут четверо учеников и Джордж Дарт. У остальных членов труппы были свои лошади, а Оуэн Илайес одолжил коня у одной леди, имя которой снова отказался называть. Впрочем, это было неважно. Сейчас все мысли Брейсвелла занимал Фаэторн. Здоровяк умудрился дважды за неделю слечь от какой-то загадочной хворобы — что с ним такое?

— Было очень страшно, — признался Ричард Ханидью. — Он вскочил во время проповеди и весь затрясся. Я никогда не слышал, чтобы так кричали. Госпожа Фаэторн боится, что он умрет.

— Мне она говорила совсем другое, — возразил Николас, желая уничтожить подобные сплетни в зародыше. — Она знает мужа получше, чем все мы, и твердо верит, что он скоро снова будет здоров.

— Вчера за него молился весь приход…

— Ну вот видишь, Дик. Теперь-то он быстро пойдет на поправку.

Всякий раз отъезд из Лондона дарил труппе новые надежды и печаль расставания. Актеры прощались — кто с женами и детьми, кто с возлюбленными и друзьями. В то утро настроение в труппе было особым. Они ехали в Эссекс всего на десять дней, потому расставание с близкими было не таким тягостным, однако место любопытства и восторга ожидания, обычных перед гастролями, сейчас занимало уныние и отчаяние. Всех терзали опасения, что шансы на триумф истаяли еще до того, как они тронулись в путь. Лишь один человек мог еще сильнее испортить настроение, и он не заставил себя ждать. На порог, словно оказывая путникам одолжение, вышел Александр Марвуд, во взгляде которого чудесным образом мешались лесть и презрение. Владелец постоялого двора, столько раз норовивший выставить труппу вон, сейчас обрушился на нее с попреками за то, что его бросают, лишая доходов.

— Я заслуживаю лучшего! — голосил он. — Чего такого в этом Эссексе, чего нет у меня?