Если есть рай - Мария Рыбакова

Три года спустя мы встретились снова. Он сказал:

Привет, давно не виделись.

(Мы действительно не виделись к тому времени тысячу сто два дня – я точно знаю, потому что я их считала.)

Он достал сигареты и предложил мне («У вас там за это еще не линчуют?»), щелкнул зажигалкой и закурил.

Я смотрела на него и думала, что это самый счастливый день моей жизни. Не помню, о чем мы говорили. Помню только свербящую мысль: от самого счастливого дня моей жизни осталось всего несколько часов. Я должна была прожить эти несколько оставшихся часов с наибольшей полнотой, пока человек в роговых очках еще не встал, не попрощался, не ушел. Я знала, что, когда он попрощается и уйдет – когда этот день закончится, – моя жизнь пойдет на убыль, потому что самый счастливый ее день останется позади.

Тогда мне тоже хотелось остановить мгновенье. А сейчас я едва вспоминаю об этом дне. Он кажется мне наважденьем, не более. Наверное, и это желание быть с Варгизом – лишь наваждение, бред, всплывший из тайников моей души, мне самой непонятных.

С человеком в круглых очках было еще третье – несостоявшееся – свидание. Я хотела вернуться в его город, в Энск, – хотела поселиться там насовсем. Я знала, что такого наисчастливейшего дня мне уже не видать, но хотела украсть еще несколько вечеров. Человек в очках предупреждал меня, что ведет очень занятую жизнь и что мы вряд ли сможем увидеться. Но я собрала чемодан и вернулась.

Я сняла узкую, как пенал, темную комнату, сдававшуюся втридорога. Я написала ему: «Я здесь на все лето, давай встретимся», но он не ответил. Каждый день я проверяла почту и представляла себе его ответ: «Как я рад, где ты остановилась, встретимся сегодня в девять, в том же кафе». Саму встречу я старалась не представлять себе, потому что знала, что ничего не бывает так хорошо, как ожидаешь: то, что происходит на самом деле, всегда разочаровывает. И предвкушать встречу значило бы отнять что-то от полноты предстоящей радости.

Он все не отвечал и не отвечал, потом написал, что его нет в городе, что напишет, когда вернется. «Любимое существо разочаровало меня. Я ему написала. Невозможно, чтобы он не ответил мне теми же словами, которые я говорю себе от его имени». Это было написано в книжке, которую я купила из-за обложки. Фото на обложке было настолько смазанное, что я не могла понять, мужчина это или женщина – но она, или он, была в круглых очках, таких же, какие носил тот, кого я любила. Я купила эту книжку из-за очков, чтобы читать ее как сборник посланий, написанный мне от него автором по имени Симона Вейль. «Другие должны нам то, что они дают нам в наших мечтах. Мы должны простить им этот долг».

Я гуляла по городу в ожидании ответа. Я знала и не знала этот город. Я была здесь уже дважды, но изучила его по альбому черно-белых фотографий столетней давности, сделанных рано утром, когда улицы были безлюдны (фотограф снимал дома, предназначенные на снос). Я проталкивалась сквозь толпу и вела воображаемый разговор с отсутствующим собеседником. Я ему все о себе рассказывала, вела длинную исповедь – и ему, отсутствующему, несуществующему, все было интересно. Я даже, вернувшись в темную комнату, гадала о нем на картах, и выходило, как будто он меня любит, и наша встреча была предрешена, и мир был не случаен и не нем: его невидимый порядок приоткрывался нам в картах и сновидениях.

Когда наконец я поняла, что он уже не напишет, что мы не увидимся, я открыла книжку наугад и прочла: «Тот, кого мы должны любить, отсутствует».

Я так и осталась в его городе, где потом пошла работать в лабораторию Малкина. Но я больше уже ни разу не встретила того мужчину в роговых очках. Иногда мне казалось, что я вижу его: на автобусной остановке или на улице сворачивающим за угол. Но это были галлюцинации. У всех любящих бывают такие галлюцинации.

Фигурки проходящих мужчин скрылись за домами, и я оторвала взгляд от окна. Ботинки Варгиза были разбросаны по углам комнаты, из одного из них торчал носок, рядом с другим стояла чуть смятая пластмассовая бутылка, под грязной тарелкой лежала салфетка, на углу которой Варгиз записал что-то, какие-то цифры, может быть, телефонный номер. Между кипами книг притаилась открытая банка пепси – газ, наверное, весь испарился, осталась только теплая приторная жидкость. Джинсы, брошенные на диван, вот-вот готовы были соскользнуть на пол, на толстый ковер, где стояла картонная коробка из-под пиццы с пятнами жира. Меня удивило, какой беспорядок царил у него в комнате, вещи в шкафу были свалены в груду, дверцы распахнуты, кипы бумаг на письменном столе, на полу раскрытые книги обложкой вверх, обертки от шоколадок, немытая тарелка на журнальном столике. Раньше, когда я приходила, я замечала краем глаза беспорядок, но не обращала внимания, потому что без отрыва смотрела на Варгиза, на его блестящие глаза, длинные ресницы и маленький белый шрам над верхней губой. Беспорядок этой комнаты снова поразил меня, мне показалось, что он грозит поглотить Варгиза в мое отсутствие, исказить его черты и его мысли, и что мне надо было остаться, чтобы этого не произошло. Но мои вещи уже были собраны, такси должно было скоро приехать.

Варгиз вздрогнул и открыл глаза. Как хорошо, что ты все еще здесь. А то мне приснилось, что ты ушла.

Я еще здесь, конечно, сказала я.

Это хорошо. Давай дадим друг другу обещание, что через двадцать лет вернемся в этот город.

Почему через двадцать, спросила я.

Чтобы прошло много лет и у нас было что рассказать друг другу. Мы будем сидеть в горячей воде и рассказывать.

Через двадцать лет ты забудешь, как меня звали, сказала я.

Не говори глупостей. Я как слон, ничего не забываю. Не забуду ни этот город, ни баню, ни как льдины шли по реке, и уж конечно, тебя не забуду. Моя первая русская возлюбленная.

Но через двадцать лет, Варгиз, я уже буду не я и ты уже будешь не ты, все клетки нашего тела полностью поменяются. Не говоря даже о том, что у нас в голове. Подумай, во что ты верил двадцать лет назад. О чем ты думал двадцать лет назад. Что ты любил тогда. Ты же ни во что это больше не веришь. Нельзя дважды вступить в одну реку.

Можно, ответил он – и я представила себе темную воду с прозрачными льдинами под каменным мостом.

Можно, сказал он, ведь каждый раз, когда мы возвращаемся туда, где жили когда-то, – прошлое возвращается. Мы вступаем вновь в прежние воды, горячие или холодные. Мы снова в школе или в семинарии. Или мы – дети в доме наших родителей. Если мы вернемся через двадцать лет, мы окажемся в сегодняшнем дне, мы окажемся теми же, кто мы сейчас. Только мы будем знать, что с нами случится в следующие двадцать лет. Мы будем знать будущее, в этом вся разница и весь смысл.

Я пыталась не плакать, но запомнить его запах и его губы, его пальцы и плечи, его глаза, его каждый вздох и каждое слово. Я не верила, что увижу его опять, но верила, что мы будем вместе (я не чувствовала противоречия, и у меня не было времени додумать эту мысль до конца).

Когда пришло такси, я быстро записала мой адрес на клочке бумаге. Напиши мне открытку, сказала я, и он кивнул. Он поцеловал меня на прощанье. Мне казалось, что он торопится посадить меня в такси. Может быть, у него уже была назначена другая встреча.