Чеслав. Ловец тени - Валентин Тарасов

— Спасибо тебе, Чеслав, — боясь поднять на парня взгляд, чтобы ненароком не рассердить отца, тихо сказа­ла Руда и, покорно взяв ушастого, вышла за порог.

Пристроившись недалеко у входа в хижину, девушка принялась обдирать зайца, умело орудуя ножом. Отсюда она хорошо слышала, как мужчины возобновили пре­рванный ее приходом разговор.

— А ведь у меня к тебе, Сокол, дело важное есть. Вот просить тебя пришел, — неспешно и с расстановкой пе­решел Чеслав к цели своего прихода.

— Меня? Какое такое дело важное? — заворочавшись на постели, оживился старик.

— Общине послужить.

Было слышно, как старик крякнул не то от боли, нелов­ко повернувшись на лежаке, не то от удовольствия быть полезным и от того, что в нем нуждаются.

Чеслав же принялся пояснять:

— Мы с Кудряшом в дорогу к соседям нашим собира­емся, разузнать хотим про пришлых чужаков, что гости­ли у нас, поподробнее. А тебя хочу попросить, пока мы в отлучке будем, чтобы ты, как только окрепнешь и силы в себе почувствуешь, походил по лесу, поглядел опытным глазом, а вдруг что странное в око бросится или кто...

Руда даже рассердилась на Чеслава за то, что он про­сит ее отца снова в лес отправиться. Ей гораздо спокой­нее было, когда Сокол в городище возле нее находился, несмотря на его частое ворчание и суровость в отноше­нии ее. Ведь один он у нее кровный остался. Да и годы уже у старика не те, чтобы лесом рыскать. А после того, как ранили отца и он едва выжил, думала, не станет больше в лесную глушь рваться. Да, видать, ошиблась.

Руда уже хотела было вбежать в дом и вмешаться, да испугалась гнева родительского. Знала, что не следует женщине в дела мужские соваться.

Чеслав между тем продолжал:

— Кому, как не тебе, знающему лес лучше, чем свою из­бу, странность в нем какую приметить? А еще хотелось бы, чтобы ты...

Тут Чеслав притишил голос, и Руда, как ни старалась, но не смогла разобрать, о чем еще шептались мужчины.

Растревоженный паук — верный служка духа и хозяина жилища Домового, удивленно взирал с жерди из-под кры­ши на непривычную для столь раннего часа суету, зате­янную в доме по непонятному для него поводу. Огонь, что обычно в эту глухую пору еще едва теплился в очаге, слов­но набираясь сил к утреннему прыжку, сейчас полыхал во всю силу, накормленный домовитой Болеславой сухи­ми поленьями до отвала. Сама она, казалось, поглощенная хлопотами, то ловко сновала у очага, помешивая длинной деревянной ложкой варево в котле, то в который уже раз вытирала рушником стол, а после и миски, то складывала еще какую-то мелочь в стоявшие у двери на лавке сумы. Но если бы кто повнимательнее присмотрелся к ее суете, то за­метил бы, как время от времени женщина нет-нет да и за­мрет на месте, украдкой глядя на сидящих за столом пар­ней, тихо вздохнет и продолжит свое кружение по избе. И из тех брошенных украдкой взглядов станет понятно, что она так активно хлопочет, находя себе все новые и но­вые дела и специально забивая голову мыслями о хозяй­стве, лишь для того, чтобы не выказать своей тревоги, а то и горя, которое готово было выплеснуться слезами. И по­вод для того был основательный. Ведь опять ее ненаглядный выкормыш Чеслав с другом Кудряшом собрались в до­рогу, к тому же пугающе дальнюю и по ее, Болеславиному, разумению жуть какую опасную.

Чеслав замечал все тщетные попытки Болеславы скрыть свое волнение, но вида не подавал и, как и Кудряш, тер­пеливо и молча сидел за столом, ожидая, когда хозяйка подаст им снедь перед дорогой. А молчал потому, что все успокоительные и резонные слова Болеславе были уже сказаны многократно, но, как он понимал, мало чем по­могли. Несвойственное же Кудряшу молчание было вы­звано, скорее всего, большим недосыпом и слабой попыт­кой наверстать за столом прерванный ранним подъемом отдых.

— Поешьте горяченького, когда еще потом придет­ся... — нарушила молчание Болеслава, ставя перед ними миску с дымящейся ароматной кашей.

Кудряш, голова которого вот-вот готова была стукнуть­ся лбом о дубовый стол, от неожиданности вскинулся, но, быстро сообразив, что происходит, схватил вслед за дру­гом ложку. Чеслав же, зачерпнув из миски каши, отпра­вил дань предкам и духам дома в очаг, после чего принял­ся есть все так же молча.

Только когда они уже поели и, попрощавшись с домом и взяв сумы, переступили порог, Чеслав, не выдержав скорбных взглядов вышедшей вслед за ними Болеславы, тихо сказал:

— Обещаю, что беречь себя будем и зря на рожон лезть не станем.

— Не-е, я так точно лезть не стану, — поддержал това­рища Кудряш.

Видя по глазам Болеславы, что слова их ее вовсе не убе­дили, Чеслав как можно ласковее добавил:

— Мы ведь только разузнать к соседям наведаемся и сра­зу воротимся. Ты, Болеслава, и соскучиться не успеешь.

Она, не соглашаясь, покачала головой:

— Соседи-то те вон за сколькими деревьями да днями укрыты...

Не договорила, всхлипнула и замолчала — наверное, чтобы окончательно не разрыдаться. Она поцеловала пар­ней по очереди в лоб и, призвав Великих в помощники, отступила к дому. А потом даже нашла в себе силы слабо улыбнуться им на дорожку.

Перекинув связанные между собой сумы через круп Ветра, Чеслав дал команду трогаться. А вслед за конем че­рез спящее еще городище к воротам пошли и они с Куд­ряшом...

Тропа, что вела в ту сторону, где несколькими днями хода лежали городища племени их соседей, вела вниз вдоль реки. Повторяя все ее изгибы и повороты, она со­всем скоро переставала виться и исчезала, растворяясь среди деревьев. Другой тропы в том направлении не бы­ло. Да и зачем? Не так часто наведывались к ним гости с той стороны, да и вообще с какой-либо стороны, а сами поселенцы редко уходили далеко от городища, чтобы тро­па была усердно утоптанной.

Чеслав неторопливо шел по дорожке первым, за ним лег­кой поступью вышагивал резвый Ветер, а позади плелся все еще сонный Кудряш. Накануне они отнесли щедрые подношения на жертвенник Великим и, заручившись их поддержкой и напутствием волхва, теперь с легким сердцем и твердой уверенностью в успешном походе высту­пили в путь.

Они уже основательно прошли по тропе, и совсем ско­ро она могла исчезнуть из-под их ног, как внезапно Че­слав насторожился, остановился и придержал Ветра. Кудряш тоже перестал перебирать ногами. И когда шур­шание, что раздавалось от ходьбы последнего, стихло, стало понятно, что привлекло внимание Чеслава и заста­вило его остановиться. В прохладном утреннем воздухе хорошо был слышен волчий вой.

— Скажешь, опять твоя волчица? — спустя какое-то время спросил Кудряш, и в его голосе сквозило явное недоверие.

— Она... — прислушиваясь, ответил Чеслав.

Но похоже было, что слушает он не только вой далекой волчицы, а и еще что-то, скорее всего, не явное, а доступ­ное только его уху, а может, вовсе и не уху. И это что-то пробуждало в нем осторожность, заставляло не спешить двигаться дальше. По его напряженному лицу, по тому, как он начал вглядываться в окружающие их заросли, ло­вя малейший шорох, как резко поворачивал голову на лю­бой вскрик скрытых от глаз птиц, было видно, что юно­ша пытается разгадать какие-то понятные только ему знаки. И знаки те о чем-то его предупреждали.