Жена русского пирата - Лариса Шкатула

Вода оказалась неожиданно теплой, так что Ольга нежилась в этих мягких легких струях, омывающих её тело. Она чувствовала себя серебристой рыбешкой: светились руки, плечи…

— Саша! — крикнула она.

— Я здесь, — отозвался Флинт совсем рядом.

— Меня будто серебром облили.

— Это проделки ночи. Тебе нравится?

— Еще как нравится! — она почти освоилась с тем, что плавают голыми так близко друг от друга, но временами инстинкт самосохранения, замешанный на правилах этикета и стыда обнаженного тела, напоминал о себе, зажимая мышцы и не давая расслабиться. Флинту, будто по фосфоресцирующей дорожке, передалось её напряжение. Он как на свету увидел руки Ольги, тянущиеся прикрыть наготу…

— Чего ты боишься, Оля? Неужели меня?

— Мне стыдно… страшно… непривычно.

— Вот и привыкай: к воде, к своему телу, к свободе…

— Привыкать к свободе или к тебе? — подозрительно спросила она.

Флинт не ответил. Он вовсе не был искушен в вопросах воспитания, но интуитивно чувствовал: чтобы приучить её к себе, не надо торопиться. Эта девушка, сумевшая лишить силы разозленного мужика одним движением руки, выступавшая в цирке с совсем неожиданным номером, оказалась закованной в условности и оттого до боли уязвимой. Она напоминала хрупкую игрушку, которую без терпения и знания можно было только сломать!

Какой ни теплой ощущалась вода, а Ольга вскоре замерзла. Она начала стучать зубами так, что Флинт приказал:

— Немедленно на берег!

— Нет, сначала ты.

— Трусиха… Хорошо, я пошел!

— Подожди, лучше я первая…

Она выскочила на берег и, дрожа от холода, хотела надеть свое платье.

— Подожди, — Флинт спокойно подошел и достал из своих вещей тельняшку. — Вот, возьми, в неё можно завернуть двух таких боязливых девиц, как ты. Бери, бери, платье может до утра не высохнуть, придется в мокром ходить!

— А как же ты? — она с благодарностью влезла в теплую тельняшку.

— У меня — своя.

— Значит, подумал обо мне? — растроганно спросила Ольга.

— Ну а кто ещё о тебе позаботится, кроме меня?!

Они обнялись.

— Хорошо, — согласился Ян, — что смогу — объясню, а вы уж сами решайте, нормальный я или нет? Был бы я маленько пограмотней, может, и сам бы разобрался, что к чему, а так… Читать и писать меня батюшка учил. Мама ему за это отрабатывала повсякому: то постирает, то рушники золотом разошьет… Она очень красиво вышивала, только вот денег на нитки у неё не было, а найдет какую копейку — долг надо отдавать. Так мы с нею и жили: займем — отработаем!

— Неужели у вас родственников не было?

— Были. Только мама ни к кому обращаться не хотела — гордая была и красивая. Ее на хуторе за это не любили: ни девки, ни бабы. Она им укором гляделась — минутки лишней не поспит, а свое платье отгладит, отчистит. На новое денег нет, так она вместо заплатки цветок вышьет, а где дырка образуется, такой узор придумает — бабы от зависти только ахают. Говорю вам о ней, и все перед глазами проходит, а рядом с нею жил — не замечал… Очень мы бедствовали, а могли бы за отца, в армии погибшего, хоть какое пособие получать. Мать один раз в уезд съездила, а военный чиновник, что этими делами занимался, увидел её и влюбился. Все, говорит, отдам! Такое пособие назначу — королевой жить будешь, только внимание мне окажи! Сам-то он женатый был. А мама ему сказала: подавись ты этими деньгами, ноги моей здесь больше не будет! И опять к себе на хутор уехала. Сама-то она мне об этом не рассказывала, я от батюшки случайно услышал: он своей работнице рассказывал, не знал, что я в соседней комнате сижу…

— Паря, — вмешался Андрей, — не слишком ли издалека ты начал?

— Не мешайте, дядька Андрей! — возмутилась Олеся. — Спать хотите, так идите — я вам постелила.

— Граф Головин, — вы, будто, тоже его знаете, — говорил: что хочет женщина, то хочет бог! — нисколько не обиделся Ян.

Андрей даже рот открыл от удивления: вот тебе и малограмотный парень!

— Я вас долго не задержу, — успокоил его Ян. — Так вот: мама мне часто говорила, будто мой отец Георгий Поплавский — из княжеского рода; а его бабка — княгиня Елизавета — была ведьма, отец Елизаветы — колдуном… Я её рассказам не верил, уж очень они на сказки походили, что она же мне и читала. Знать бы раньше, что это не сказки, я бы держал ушки на макушке…

— Как же ты определил, что мать твоя правду говорила?

— Из жизни… Когда я подорвался на мине и меня контузило…

— А мина, видимо, из коровьей лепешки была, — ехидно заметил Андрей.

— Был бы я поглупее — обиделся, — спокойно сказал Ян. — А так — не хочу с вами на одну доску становиться!

— Да что ты с ним говоришь, Янек! — всерьез рассердилась Олеся. Пусть он — такой умный! — в хате остается, а мы с тобой пойдем, на крыльце посидим!

Она первой выскочила из комнаты.

— И ты ему веришь, Олеся?! — крикнул ей вслед Андрей.

Ян, выходя следом, сорвал с гвоздя старенький кожушок — с гор тянуло холодом — и показал казаку язык.

"Чего это я как с цепи сорвался? — дивился сам себе Андрей. — Ян неплохой парень. Ежели что и сочиняет, так это же от молодости — перед девчонкой хочет покрасоваться. Может, меня выводит из себя его самоуверенность?.. Неужели я ему завидую? Завидую, что на моих глазах у этих детей начинается любовь? Что наверняка в эту минуту они целуются на крыльце?.. А я? Мне уже тридцать один! Ни жены, ни детей… Прежде я никогда не задумывался: стоит ли идея всеобщей любви хотя бы одной человеческой жизни?.. Что же это получается? Я отдам свою жизнь на алтарь, где уже лежат сотни других жизней, а спустя сто… да что там сто — двадцать лет никто и не вспомнит мою фамилию?!"

В одном он был прав: Ян с Олесей целовались. Девчонке понравилось, как после поцелуя кружится голова и сладко замирает сердце. Когда же хлопец попытался скользнуть руками к её груди, Олеся, сразу вынырнув из голубого тумана, отвесила ему здоровую затрещину, аж в шее у него что-то хрустнуло. В этой хрупкой на вид девушке таилась такая сила, что начни они бороться, хлопец, пожалуй, и не одолел бы.

Он сразу убрал руки и отодвинулся.

— Янек, ты обиделся? — робко спросила Олеся. — Я нечаянно… так сильно!

— Нечаянно… чуть голова не оторвалась!

— А ты рукам воли не давай!

— Все равно же завтра поженимся!

— Поженимся, а ты мне и скажешь: моя жена до свадьбы каждому себя лапать дозволяла!

— Я — не каждый, — обиделся юноша.

— Янек, — примиряюще проговорила Олеся, — давай не будем ссориться? Что тебе стоит денечек подождать… Не сердись!