Жена русского пирата - Лариса Шкатула

В группе акробатов воцарилось оживление и творческий подъем. Каждый старался не только внести личную лепту в обкатку аттракциона, но и помочь товарищу, если у того случалась заминка. Как сказала Анечка уже в поезде они работали, как проклятые. Еще бы, для всех артистов, за исключением Станислава Закревского, эти гастроли были первыми! Но и Закревский волновался ничуть не меньше других: ведь и он впервые ехал не просто участником аттракциона, а его руководителем, режиссером!

Теперь он сможет постоянно быть рядом с Наташей, каждый день видеть её на репетиции, вечерами — на представлении, а если повезет и их поселят рядом, он каждый раз сможет желать ей спокойной ночи!

Мысли самой Натальи Романовой были далеко не такими радужными. Ей предстояло решить: брать с собой на гастроли Оленьку или оставить её с няней в Москве? Тем более что сама няня её об этом просила…

Няня Романовых, снимавшая в Москве угол у собственной тетки, была совсем молоденькой девушкой с поэтическим именем Аврора. Запуганная революцией и гражданской войной, юная няня больше всего на свете мечтала о четырех крепких стенах, за которыми можно было бы спрятаться и переждать бушевавшее снаружи людское безумие.

Аврора без памяти обрадовалась предложению пожить в их квартире на время гастролей и тогда же заронила сомнения в душу Натальи: мол, такую кроху возить в Сибирь, да накануне зимы, и неужто она, Аврора, не сможет за одним ребенком поухаживать?!

— Наталья Владимировна, миленькая, вы не сомневайтесь, я за Олюшку жизни не пожалею! — частила девушка, прослезившись от избытка чувств. — Я ведь боялась рассказывать вам, из какой я семьи, думала, выгоните… У меня отец был — горький пьяница. А уж как маму бил — страсть одна! Сам здоровый, волосатый, а как выпьет — чистый зверь. Медведь его и заломал. До сих пор во сне приснится — кричу от страха!

Она перекрестилась.

— Я ещё девочкой была лет десяти, а он на маму с топором кинулся. Я на руке повисла, кричу, а отец меня и отшвырни… Я о печку головой стукнулась. Думали, дух вон. А только голова с той поры болеть стала… Вы не подумайте, я Олюшку не просила. Я и всерьез-то не приняла, когда она сказала: "Няня, дай я тебе головку полечу!" Пусть, думаю, ребенок потешится. Я сама-то ничего от боли и не понимала… Простите, ради Христа!

— Я знаю, — потрепала её по щеке Наташа, — мне Оля рассказывала.

Аврора оживилась и горячо зажестикулировала.

— А Олюшка — сама от земли два вершка, а глазенки сияют, ну, чистый ангел! Положила мне ручонки на голову и боль мою, ровно занозу какую, вытащила… С той поры я о своей хвори и думать забыла!

— Для такой малышки, Аврора, заниматься лечением других опасно.

— Спаси Христос! — забожилась девушка. — Больше ничего такого я ей не позволю, вот вам святой истинный крест!

— А кто тебе имя такое дал — Аврора, — отец или мать?

— Я сама, — смутилась девушка и затеребила подол юбки. — Своего имени-то я жуть как стеснялась — Агриппина! Мне девчонки на ликбезе посоветовали имя поменять. Ну я и выбрала — Аврора, значит, утренняя заря. Красиво?

— Красиво, — скрывая улыбку, кивнула Наташа.

Теперь она решила, хоть после смерти Александра, выполнить его заветное желание — дочь должна расти обычным ребенком, без каких-то там выдающихся способностей. Наташе даже не польстили восторги Лины Альтфатер после Оленькиных ручек она и думать забыла о своей женской болезни… Флинт был прав, такая нагрузка непосильна для трехлетнего ребенка.

Однажды ночью, когда дочь спала, Наташа закрыла ей… дальновидение, как она про себя это называла. Она не знала, хватит ли её защиты на всю Оленькину жизнь, но пока с тех пор дочь никого не пыталась лечить, ничего не предсказывала, и Наталья облегченно вздохнула. Если бы она только могла представить, что произойдет с нею на Урале, она сочла бы свой облегченный вздох преждевременным.

Сон был тревожный и странный: она бежала сквозь огонь по пылающему длинному коридору. Там, в самом его конце, виднелась чья-то недвижная темная фигура. Огонь не обжигал, а как бы расступался перед нею, как бы показывал дорогу: мол, не смотри по сторонам, не оглядывайся, просто беги вперед и все!

Ее естество в этом сне протестовало: "Нельзя мне туда, рано", а ноги, несмотря на сопротивление, несли, и все явственней за языками пламени многократно отраженный шепот злорадствовал:

— Пришла! Пришла! Пришла!

Лица ждущего человека не было видно, но уже угадывался в злорадной ухмылке рот и страшно было, что рот — Сашин, её любимого мужа, который при жизни не желал Наташе зла, а тут, оказывается, участвовал в каком-то страшном заговоре против нее.

Она бежала, плакала и спрашивала:

— За что? За что?

А голос позади пламени смеялся:

— За то, что ты — Ольга, а не Наташа! За то…

Она уже почти добежала. Еще несколько шагов, и она увидит лицо того, кто её ждет. Но тут среди языков пламени вдруг образовался просвет, и чьи-то две руки схватили её, втащили в этот просвет, а сомкнувшееся пламя вдруг лизнуло горячим языком её правую руку…

Наташа на мгновение пришла в себя — она не могла ни пошевелиться, ни вспомнить, что с нею? Ее ноздри уловили запах гари, а в глазах заметались языки пламени.

"Пожар! Цирк горит!" — хотела крикнуть она, но и язык не повиновался ей.

Кто-то огромный склонился над лежащей, хватая её на руки — все её существо пронзила такая боль, что она опять потеряла сознание.

Она уже не чувствовала, как некий молодой человек в обгоревшей одежде нес её по улицам города, и удивленные прохожие ошарашенно смотрели ему вслед.

Потом другой человек, пожилой, одетый в странные бело-голубые одежды с вышитым на груди солнечным диском, склонился над нею, прикоснулся двумя пальцами к её шее и скомандовал молодому:

— Ко мне на стол, быстро!

— Она жива? — замирающим голосом спросил первый.

— Стал бы я заниматься мертвой! — сердито буркнул пожилой.