Дневники вампира. Темный альянс - Лиза Джейн Смит

Мередит стремительно отвернулась от окна и согнуласьпополам. Ее вырвало. Сжав кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони,Бонни подалась вперед и заглянула.

Первым, что она ощутила, был запах. Влажный запах мяса иметалла. Она почти чувствовала его вкус — такой бывает во рту, когда прикусишьязык. В колонках что-то играло, но из-за криков с той стороны и барабанногогула в ушах она не смогла расслышать, что именно. Ее глаза, еще не привыкшие ксвету после уличной темноты, различали только красный цвет. Красный цвет — ибольше ничего.

Это был новый цвет комнаты Викки. Бирюзовый куда-то исчез.Красные обои, красный плед. Аляповатые красные пятна по всему полу. Как будторебенок заполучил ведро красной краски и свихнулся на радостях.

Щелкнул проигрыватель, и иголка вернулась к началупластинки. Песня заиграла снова, и Бонни с ужасом узнала ее.

Это была песня «Спокойной ночи, милая».

— Ах ты скотина, — прошептала Бонни. У неезакололо в желудке. Пальцы сжали оконную раму, крепче, еще крепче. —Скотина! Ненавижу! Ненавижу тебя!

Мередит услышала ее шепот, выпрямилась, обернулась,дрожащими руками поправила волосы и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула,стараясь сделать вид, что с ней все в порядке.

— Ты поранила руку, — сказала она. — Дай-ка япосмотрю.

Бонни даже не заметила, что порезалась осколками стекла. Онапротянула кровоточащую ладонь, но, вместо того чтобы дать Мередит осмотретьрану, схватила ее за руку.

У Мередит был жуткий вид: глаза остекленели, губы побелели,ее трясло. Но Мередит все равно пыталась позаботиться о ней, пыталась взять всена себя.

— Не надо, — сказала Бонни, пристально глядя ей вглаза. — Поплачь, Мередит. Поплачь громко, если хочешь. Но только выпустито, что у тебя накопилось. Сейчас не надо быть хладнокровной, не надо держатьэто в себе. У тебя есть полное право не сдерживаться.

Секунду Мередит стояла, дрожа, потом покачала головой, и наее лице проскользнула призрачная тень улыбки.

— Не могу. Просто я по-другому устроена. Ладно, давай явсе-таки посмотрю твою руку.

Может быть, Бонни и заспорила бы с ней, но в эту секундуиз-за угла показался Мэтт. Он бросил на девушек яростный взгляд.

— Что вы тут делаете?.. — начал он, а потом увиделокно.

— Она мертва, — ровным голосом сказала Мередит.

— Я знаю. — Мэтт был похож на плохую, слегка передержаннуюфотографию себя самого. — Мне сразу сказали. Сейчас там выносят… — Онне договорил.

— Мы все провалили. И это после того, как мы ейпообещали… — Мередит тоже не договорила. Говорить было нечего.

— Но теперь-то полицейские нам поверят, — сказалаБонни, глядя то на Мэтта, то на Мередит. Она отчаянно пыталась найти вслучившемся хоть какой-то плюс. — Им придется поверить.

— Нет, — сказал Мэтт. — Они не поверят,Бонни. Понимаешь, они уже сказали, что это самоубийство.

— Самоу… Они вообще видели комнату? Они хотят сказать,что это — самоубийство?! — почти закричала Бонни.

— Они говорят, она была эмоционально неуравновешенна.Они говорят, ей… ей каким-то образом попали в руки ножницы…

— О господи, — сказала Мередит и отвернулась.

— Они говорят — по-видимому, ее терзало чувство вины зато, что она убила Сью.

— Кто-то вломился в дом, — яростно сказалаБонни. — И они не могут это отрицать.

— Могут. — Голос Мередит был тихим, как будто онасмертельно устала. — Ты посмотри на окно. Все осколки снаружи. Стеклоразбили изнутри.

«Вот что еще было неправильно в той картинке», —сообразила Бонни.

— Скорее всего, он сделал это, когда покидалдом, — сказал Мэтт. Все беспомощно смотрели друг на друга.

— А где Стефан? — спокойно спросила Мередит уМэтта. — Он случайно не торчит там у всех на виду?

— Нет. Как только мы узнали, что она мертва, он ушелкуда-то в этом направлении. Я пошел его искать. Наверняка он где-то рядом…

— Тсс! — сказала Бонни. Со стороны главного входаперестали доноситься громкие голоса. Женские крики тоже прекратились. В этойотносительной тишине они расслышали негромкие слова, донесшиеся из-за черныхгрецких орехов в задней части двора:

— …хотя это ты должен был ее охранять.

Голос был такой, что по коже Бонни побежали мурашки.

— Это он, — сказал Мэтт. — Он там с Дамоном.Пошли!

Когда они дошли до деревьев, Бонни смогла отчетливорасслышать голос Стефана. Два брата стояли в лунном свете лицом к лицу.

— Я поверил тебе, Дамон. Я тебе поверил! — говорилСтефан. Бонни никогда не видела его в такой ярости. Даже на кладбище с Тайлеромон был не так зол. Но тут была не просто ярость.

— Ты стоял и смотрел, — продолжал Стефан, не глядяна Бонни и остальных и не давая Дамону вставить ни слова. — Почему ты несделал хоть что-нибудь? Я понимаю: сам побоялся лезть, потому что трус. Но тымог позвать меня. А ты просто стоял и ничего не делал.

Лицо Дамона было серьезным и мрачным. Его черные глазаблестели, а в том, как он держался, не было ни капли обычной флегмы. Он казалсянепреклонным и каким-то хрупким, как оконное стекло. Он открыл было рот, ноСтефан его перебил:

— Это я во всем виноват. Я должен был догадаться. Да яи догадывался. И они догадывались, они предупреждали меня, но я их не послушал.

— Ах, они предупреждали? — Дамон бросил короткийвзгляд на Бонни, стоявшую в сторонке. По ее спине пробежал холодок.

— Стефан, постой, — начал Мэтт. — Мнекажется…

— А я должен был послушать! — Стефан распалялсявсе больше и больше. Казалось, он даже не услышал Мэтта. — Я должен былостаться сам. Я пообещал ей, что с ней ничего не случится, — и соврал! Онапогибла с мыслью, что я ее предал. — Тут Бонни поняла, что именно эточитается у него на лице. Чувство вины разъедало его, как кислота. — Еслибы я остался…

— …то тоже был бы трупом, — прошипел Дамон. —Это не обычный вампир. Он сломал бы тебя пополам, как сухой прутик…

— Значит, так было бы лучше! — заорал Стефан,тяжело дыша. — Лучше погибнуть вместе с ней, чем стоять и смотреть, как ееубивают. Что тут случилось, Дамон? — Он как будто овладел собой и сталспокойным, слишком спокойным. На бледном лице лихорадочно блестели зеленыеглаза, а голос звучал зло, ядовито. — Ты отвлекся? Гонялся за другойдевушкой по кустам? Или было не настолько интересно, чтобы вмешаться?

Дамон ничего не отвечал. Он был так же бледен, как и егобрат; все его мышцы были напряжены. При каждом взгляде на Стефана от негословно исходила волна черной ярости.