Ричард Львиное Сердце: Поющий король - Александр Сегень

И вот подошло заключительное действо, когда Ифигению подвезли к жертвеннику и в гробовой тишине вещий Калхант появился с кинжалом. Воззвав к Артемиде, да поможет она отплыть из Авлиды, он стал приближаться к Ифигении, которую пред тем накрыли широким платком и усадили пред жертвенником. И сквозь этот платок жонглер Пумпидон нанес несколько кинжальных ударов. Зрители в ужасе вскрикнули, а когда платок был сдернут, крики ужаса сменились удивленными восклицаниями — там, истекая кровью, билась в предсмертных судорогах связанная лань. Никто не мог понять, как и когда жонглера Жантиля, исполняющего роль Ифигении, подменили на несчастное животное, но именно этот фокус составлял предмет особой гордости Пумпидона.

Тут заиграла лютня, и король Англии Ричард Львиное Сердце Плантагенет торжественно запел:

Чудо свершилось на наших глазах:

Девушка спасена.

Самой Артемидой в единый взмах

В Тавриду отнесена.

Чудо еще и в том, что мы —

Те же, что были тогда,

Лишь вместо Трои волнуют умы

Иные теперь города.

И Агамемнона зовут Ришар,

Ахилла — Филипп-Огюст.

В сердцах у обоих — священный жар,

Молитвы слетают с уст.

И где-то за морем — Иерусалим,

Город сладчайших грез.

И не Зевс Громовержец стоит над ним,

А сам Спаситель — Христос!

Этой сирвентой закончилось представление. Филипп-Август, тронутый тем, что Ричард сравнил его с Ахиллом, наконец-то расчувствовался и крепко обнял короля Англии, шепча уверения в вечной любви и дружбе. Обнимаясь с королем Франции, Ричард мельком увидел отвратительное лицо сенешаля тамплиеров Жана де Жизора, которое тотчас исчезло за спинами других рыцарей, рвущихся поздравить короля Англии с блестящим исполнительским успехом.

Тем временем слуги быстро разделывали закланную вместо жонглера Жантиля лань, нанизывали маленькие кусочки на тонкие вертелы, обжаривали их и раздавали всем, кто присутствовал при свершившемся жертвоприношении. Лучшие куски конечно же были поданы королям Англии и Франции.

— Вкусно так, будто это и впрямь лань, подсунутая Артемидой, — похвалил жаркое Филипп-Август.

— Рождественская лань, закланная в Мессине… — бормотал начало новой кансоны вдохновенный Ричард.

— Как много вкуса в ее жареной мясине, — продолжил король Франции и чуть не задохнулся от хохота, радуясь тому, как удачно получилось. — Может быть, и мне заняться сочинительством? А, Уино?

— Займись, Филу, займись, — отвечала вместо сына Элеонора. — Ужасно не хватает виконта де Туара, несравненного Клитора.

— К тому же в слове Клитор присутствует лилия[51], - добавил король Англии.

Увы, ожидаемого рождественская лань не принесла. Погода по-прежнему стояла ненастная. С наступлением января влажные холода еще больше усилились, крестоносцы мерзли, и теперь уже оба короля не щадили денег на закупку винного обогрева. В начале февраля, на Сретенской неделе, епископ Филипп Бове явился к Ричарду и откровенно объявил ему следующее:

— Ваше величество, видя безобразия, коими покрыло себя крестоносное воинство на Сицилии, я не вправе больше отмалчиваться. Меня возмущало то, что весь Рождественский пост вы пребывали в тесном общении со схизматиками-греками, постились по их обычаям, участвовали в их богослужениях и молебнах, получали от них благословения. Куда более возмутительно языческое лицедейство, устроенное вами в светлый праздник Рождества Христова. Душа моя омрачилась и клокотала, когда я узнал о нем. Особенно постыдно ваше личное участие в этом позорище, окончившемся ни много ни мало — жертвоприношением. В каком веке мы живем? Ужель в двенадцатом после явления Спасителя? Ужель не во времена поганого Нерона?

— Но ведь богословы сравнивают новозаветные события с ветхозаветными, — пытался возразить Ричард, понимая, что гнев епископа справедлив.

— Ветхий Завет — священная книга, — возмущенно отвечал Бове. — Ветхий Завет — земная тень Нового Завета. Языческие же предания эллинов — мерзость для христианина.

— Но ведь апостол Павел говорит: «ни эллина, ни иудея», как бы приравнивая эллинские предания к ветхозаветным, — вновь оборонялся король Англии.

— Вот и следовало бы вам избегать каких-либо как иудейских, так и эллинских проявлений, — раздувая гневно ноздри, отвечал епископ. — Почему рождественские увеселения превратились в безобразное пьянство, которое мы можем наблюдать и по сей день в вашем стане?

— Люди мерзнут…

— Не в холодах дело, а в проклятом изречении, начертанном на знамени самого короля Англии, — вспомнил о предмете своего возмущения епископ. — Опомнитесь, ваше величество! Скоро наступит Великий пост…

— Еще только через три недели…

— Это и есть скоро! Прекратите подачу вина крестоносцам. Скоро уже установится хорошая погода, и как только это произойдет… Впрочем, должен вам сообщить, ваше величество, что я направил его святейшеству послание с просьбой освободить вас от крестоносного обета и запретить возглавлять дальнейшее движение в Святую Землю.

— Вот как?! Только меня? А короля Франции?

— Он менее развратен, чем вы.

— Разве? Разве в его лагере не тем же согреваются, чем и у меня? Разве Филипп-Август не был зрителем языческого позорища, как изволили вы выразиться?

— Всего лишь зрителем. Причем он признался, что ему было глубоко противно. Он исповедался мне, и я снял с него сей страшный грех.

— Ах, даже так?..

— Да, так. И пьют в его лагере гораздо меньше. Действительно ради обогрева, а не как у вас — чтобы увидеть некого языческого бога. Должно быть, Бахуса.

— О Господи! — только и оставалось воскликнуть Ричарду.

— Пребывание вашей матери меня тоже смущает, — продолжал епископ. — Всем известно ее пагубное влияние на вас. Ведь Элеонора, насколько мне ведомо, вообще лишь недавно стала причащаться, прожив всю свою жизнь в беспутстве. Ей бы следовало возвратиться в женскую обитель, в которой только-только начала просыпаться ее душа, а не обретать новое веселье в бражном лагере своего сына. Все это я высказал в своей петиции.

— Петиции? Стало быть, это послание было подписано не только вами? Кем же еще, позвольте вас спросить? А впрочем, я могу и сам догадаться. Подпись сенешаля тамплиеров стояла там?

— Спросите об этом самого сенешаля.

— А король Франции? Может быть, он тоже соизволил подписать донос на меня?

— Нет, я не настаивал на том, чтобы он поставил свою подпись, — признался епископ. — Но он участвовал в обсуждении петиции и даже внес одно важное дополнение.