Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов

– Ну, на вид я тебя выведу – только пожелай!

Мне нужен был этот человек. Он владел искусством кнута и пряника как я и мечтать не мог. Да и незачем о сем мечтать: моя сила в другом. Сговорить его в помощники к себе оказалось легко. Гарнизонное начальство укротил Ромодановский. Когда Козин взял на себя строительные дела, безобразия с нарядами крестьян на земляные работы сразу прекратились, стало больше толку и меньше отягощений. Со временем, узнав основы оружейного ремесла, вместе с главными мастерами и переведенным в Тулу Демкой Ярыгиным он смог держать весь завод без моей помощи, за что я был весьма благодарен. К этому времени бывший поручик состоял уже в капитанском чине, а жалованье управляющего, втрое превышая гарнизонное, выплачивалось почти без задержек.

Доколе не удалось устроить с заводом так, чтобы оный не требовал целодневного участия, две воспаленные занозы тревожили мою совесть: невыполненное обещание Брюсу заняться гаубичными бомбами и вынужденное пренебрежение порученной мне царем гвардейской ротой. Слава богу, государь не внял первоначальному предложению сразу формировать полк с новоманерными ружьями: слишком самонадеянно было с моей стороны полагать, что сумею это исполнить, обладая лишь скромным опытом командования и вовсе не имея времени. Даже роту оказалось трудно совместить с изысканиями. Люди постепенно набирались, немалая часть – по своей воле. Служба в гвардии, даже рядовым, почетнее армейской и открывает блестящие перспективы для способных и честолюбивых юношей, особенно благородного звания. Другие были взяты из рекрут, выбранных за умение стрелять пушного зверя, – тощие, кривоногие лесовики из заволжских дебрей. В поисках грамотных, я набрал еще немало поповичей и молодых подьячих. Строй моих солдат являл весьма пеструю картину не только по отсутствию у новобранцев красивых мундиров, но прежде всего – по выражению лиц. Превратить сию разношерстную толпу в единое целое можно было беспрестанными экзерцициями, строгим отсевом негодных, а потом – участием в нескольких умеренных по ожесточению баталиях. Вместо этого приходилось упражняться в строительстве казарм и конвоировании арестантов, выходя на плац самое большее раз в неделю.

Не желая прекращать начатое в Москве обучение и имея еще другие виды, я выпросил у государя на должность учителей нескольких выпускников Навигацкой школы. Разумеется, лучших забирал флот; но были достаточно толковые молодые люди, которым просто не давалась сферическая тригонометрия. Вполне их понимаю: я способен справиться, заглядывая в книжку, с любой навигационной задачей, однако не получу от этого никакого удовольствия. К зиме, когда погода заставила снизить напряжение работ, было открыто несколько классов разных степеней: от азбучно-цифирного до наук, потребных офицеру. Кто не обнаруживал рвения, живо отправлялся из теплой комнаты на плотину гонять колодников. Потом обучение распространилось и на рабочих, только не строительных, а заводских.

К заводу приписали несколько крупных сел, но, если со строительством окрестные мужики и московские арестанты вполне справлялись, доверить тонкую работу по металлу заскорузлым от земли крестьянским рукам значило бы погубить все дело. Для простых, но точных операций, которым мои мастера могли бы быстро научить, требовались сотни работников. Единственные пригодные люди, как показал опыт, – крестьянские дети от двенадцати до семнадцати лет, достаточно восприимчивые и не привязанные к хозяйству. Конечно, в столь нежном возрасте они не могли работать целый день, как матерые мужики, но мне этого и не требовалось. Полдня – завод, полдня – школа, попеременке: так можно было подготовить двойное количество рабочих с расчетом на будущее расширение дела. Оплаты им все равно первое время не полагалось, только одежда и корм. Зато поманить возможностью выучиться и выйти в мастера очень дешево стоило и прекрасно побуждало к труду. Вообще на работах, не требующих могучих мускулов, подростки превосходят зрелых мужчин: они понятливее и еще не научились беречь свои силы.

Завод рос своим чередом: на вторую весну запустили водяные колеса, вовсю заработало ствольное отделение, к лету обыкновенных фузей делали уже больше, чем когда-то у Виниуса. С новоманерными тоже шло на лад, хотя гораздо медленнее, чем хотелось. Ближайшая кампания для меня, к великому сожалению, пропадала. Утомленный бесконечными хлопотами, я мечтал о походах и баталиях, как галерный раб – о свободе. До этого еще было далеко. Зато появился досуг привести роту в божеский вид и оправдаться перед Брюсом, заставив бомбы взрываться при попадании в цель, а не в стволе орудия (как у нас с ним получалось два года назад). Литейная мастерская, не слишком нужная для ружейного дела, но необходимая для артиллерии, была выстроена еще зимой. Один разговор, сопровождавший первую пробу печей, смутил мою душу.

Тех каторжных, что посмирней, мы часто ставили на подсобные работы. Возле «кобылы» для наказаний молоденький парнишка с безумными глазами, ожидавший очереди под кнут, бросился на колени:

– Господин капитан! Не ставь меня в литейню, лучше убей!

– Убью, коли понадобится. Не тебе решать. А чем литейня не полюбилась?

– Да там огонь…

Злодею было на вид лет семнадцать, самое большее. Однако выжженное на лбу клеймо ясно говорило, что он убийца.

– За что наказан?

– Работать отказался, – пояснил стоящий рядом десятник.

– Помолчи, пусть сам скажет. Что у тебя с огнем?

Лицо преступника исказил ужас:

– Сгорели… Они все сожглись! Батя мой… мачеха Настасья… сестренки единокровные… младшей, Варьке, три года всего было… Братик еще – только народился, окрестить не успели…

– Ты их спалил? За поджигательство здесь?

– Не… Они сами… За веру…

– Как это – сами? Что ты врешь? Чья смерть на тебе?

– Это потом… Я прошлый год к разбойникам пристал, купцов разбивали…

В стенаниях юного душегуба было подобие уважительной причины. Конечно, оставить непослушание вовсе без кары нельзя – иначе на другой день мне ничем не дадут заниматься, кроме разбора предубеждений колодников против работы.

– Кнут отменяю. Двадцать плетей – и на плотину.

За общим обедом один из мастеров, старый Михайла Кривой, рассеял мое недоумение по поводу огня:

– Это, Лександра Иваныч, самая злая лжа – про огненное очищение. Себя губить – грех смертный, а по этой вере тыщи людей сожглись целыми деревнями. Иной и не хочет гореть, так приневолят: куда мир, туда и ты. Был у нас возчик с ярославского Заволжья, сказывал – у них иные волости как от моровой язвы опустели.

Я никогда не страдал малодушием или чрезмерной впечатлительностью, однако некоторое время плохо спал по ночам, как в юности – после встречи с разбойниками. Но тогда зло воплощалось в обычных людях, теперь предо мной был безликий ужас бытия. Кем сотворен сей мир? Точно не Богом. Может быть, наша жизнь – всего лишь сон. Он снится безумному инквизитору, сошедшему с ума от бесконечных аутодафе. В этом сне еретики сжигаются сами вместе с малыми детьми, чтобы даже семени их не осталось. Ну не может такое происходить наяву!