Змей и голубка - Шелби Махёрин

– Что ж, вперед. – Я мило улыбнулась. – Веди его сюда. Очень надеюсь, он красив.

Взгляд шассера похолодел, и он обошел вокруг меня, чтобы завернуть кран.

– Зачем это ему быть красивым?

Я прошествовала до кровати, упала на нее спиной, перекатилась на живот и подложила под подбородок подушку. Затем похлопала ресницами.

– Ну, мы ведь с ним будем проводить довольно много времени вместе… без присмотра.

Шассер так напряг челюсти, что казалось, они сейчас треснут.

– Он и будет присматривать за тобой.

– Да-да, конечно, – отмахнулась я. – Прошу, продолжай.

– Его зовут Ансель. Ему шестнадцать.

– О-о-о. – Я с ухмылкой поиграла бровями. – Что-то он слишком молод, не находишь?

– Он более чем способен…

– А впрочем, я люблю помоложе. – Он побагровел, но я не обратила на это внимания и задумчиво постучала себя по губе. – Таких легче дрессировать.

– И внушает большие надежды как будущий…

– Может, я даже подарю ему его первый поцелуй, – задумчиво протянула я. – Хотя нет, даже лучше – я подарю ему первый секс.

Мой муж, обычно такой красноречивый, споткнулся на полуслове и вытаращил глаза.

– Что… что ты сказала?

Ну вот, опять проблемы со слухом. Это уже тревожно.

– Шасс, не будь ханжой. – Я вскочила с кровати, прошла по комнате, распахнула ящик стола и вытащила блокнот – дневник с любовными письмами от, подумать только, мадемуазель Селии Трамбле. Я хмыкнула, оценив иронию. Неудивительно, что шасс меня ненавидел. – «Двенадцатое февраля. Когда Господь создавал Селию, он потрудился с особым тщанием…»

Шассер вытаращил глаза еще больше, хотя казалось бы – куда уж больше, и кинулся вырвать дневник. Я, хихикая, увернулась и убежала в ванную, заперев за собой дверь. Он стал колотиться ко мне.

– А ну, отдай!

Я ухмыльнулась и продолжила чтение:

– «Как же я мечтаю поскорее увидеть ее лицо. На всем белом свете нет ничего прекрасней ее улыбки – кроме, конечно же, ее глаз. И смеха. И губ». О-хо-хо, шасс, как же так, ведь размышлять о губах женщины в таком ключе наверняка грешно. Что сказал бы на это наш дорогой Архиепископ?

– Живо…открой…дверь. – Дерево затрещало под его ударами. – Сейчас же!

– «Но, боюсь, во мне говорит корысть. Селия ясно дала понять, что я должен остаться в братстве».

– ОТКРЫВАЙ ЖИВО…

– «И хотя ее самоотверженность восхищает меня, я не могу найти в себе силы с ней согласиться. Любой шаг, который разделит нас, не стоит того, чтобы его совершать».

– Я ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЮ…

– Ах, предупреждаешь? И что же ты сделаешь? Дверь сломаешь? – Я засмеялась еще пуще. – А давай. Ломай. Слабо? – Снова обратив внимание к дневнику, я продолжила: – «Должен признаться, она до сих пор в моих мыслях. Дни и ночи сливаются воедино, и мне едва удается думать о чем-либо, кроме нее. Я не могу упражняться с прежним рвением. Не могу есть. Не могу спать. Для меня есть лишь она». Господи, шасс, это уже угнетает. Романтично, конечно, но слишком сопливо на мой вкус.

Что-то тяжелое врезалось в дверь, и дерево брызнуло щепками. Мой взбешенный супруг колотил по двери кулаком снова и снова, пока в образовавшейся приличных размеров дыре не показалось его багровое лицо. Я хохотнула и бросила дневник в дыру, пока муженек не попытался дотянуться до меня. Дневник ударил его по носу и заскользил по полу ванной.

Не будь мой муж таким жутким святошей, возможно, он даже выругался бы. Просунув руку внутрь и отперев дверь, он вошел.

– Забирай. – У меня чуть ребра не треснули от попыток сдержать смех. – Я уже достаточно прочла. Очень трогательно, правда. А в ее письмах все было еще хуже, если такое вообще возможно.

Он зарычал и стал надвигаться на меня.

– Ты… ты читала мои личные… личные…

– А как же еще я могла узнать тебя поближе? – спросила я мило, танцуя вокруг ванны и убегая от него. Он раздул ноздри, будто готов был выдохнуть огонь, – я такого еще не видела, а ведь вспыльчивых людей повидала немало.

– Ты… ты…

Кажется, речь его подводила. Я мысленно приготовилась к неизбежному.

– …дьявол.

Ну вот. Худшее, что только мог придумать мой праведный супруг. «Дьявол». Я не смогла скрыть улыбку.

– Видишь? Ты меня прекрасно узнал и без всяких писем. – Я ему подмигнула. Мы все так же обходили ванну по кругу. – А значит, ты куда умней, чем кажешься с виду. – Я наклонила голову, задумчиво кусая губы. – Впрочем, тебе ведь хватило глупости оставить такие интимные письма на виду – читай не хочу, – да еще ты ведешь дневник. Может, не такой уж ты и умный.

Шассер сверлил меня свирепым взглядом, тяжело дыша. Затем, несколько секунд спустя, прикрыл глаза. Я с большим любопытством смотрела, как он машинально выводит губами слова – «раз, два, три…»

Господи.

Я не выдержала. Правда, просто не выдержала. Я расхохоталась.

Муж распахнул глаза и вцепился в дневник так крепко, что чуть не порвал его надвое. Развернувшись, он выскочил в спальню.

– Ансель скоро придет. Он починит дверь.

– Стой, что? – Мой смех резко оборвался, и я поспешила за ним, стараясь не наступить на щепки. – Ты все еще хочешь оставить меня с надзирателем? Да я ведь его совращу!

Муж схватил мундир и продел руки в рукава.

– Я же сказал, – прорычал он. – Ты предала мое доверие. А я за тобой все время смотреть не могу. За меня это будет делать Ансель. – Распахнув дверь в коридор, он крикнул: – Ансель!

Через несколько секунд в комнату заглянул юный шассер. Кудрявые каштановые волосы заслоняли ему глаза, а тело его казалось каким-то вытянутым, будто он слишком быстро вырос. Но, несмотря на нескладность, юноша и впрямь был весьма красив, отчасти даже по-женски – с гладкой оливковой кожей и длинными ресницами. Как ни странно, носил он голубой мундир, а не насыщенно-синий, как у всех шассеров.

– Да, капитан?

– Будешь нести дозор. – Мой самый раздражающий в мире супруг смерил меня острым как нож взглядом. – Глаз с нее не спускай.

В глазах Анселя мелькнула мольба.

– Но как же допросы?

– Ты нужен здесь, – непреклонно ответил муж. Я почти пожалела мальчонку – только почти, потому что он своим присутствием весь вечер мне испортил. – Я вернусь через пару часов. Не слушай ни слова из того, что она скажет, и не позволяй ей никуда уходить.

Мы в угрюмом молчании смотрели, как за ним закрывается дверь.

Так. Ладно. Приспосабливаться я умею лучше прочего. Снова растянувшись на кровати, я картинно застонала и пробормотала: