Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

В конце сентября занепогодило. Дожди, ветра, заморозки по ночам. Деревня потемнела, осела как-то, скукожилась. Оголились, некрасиво поредев, сопки. С дождем валил снег, и дорога до того раскисла – пройти нельзя, сапоги до колен в глине. Наконец Олег подошел к ней и, ткнувшись в ее плечо носом, шепотом сказал:

– Неужели ты не видишь? Я страдаю. Я мучаюсь. Ну прости меня, слышишь. Прости. В тебе теперь жизнь моя. Один я не вернусь. Лучше уж… – Он отвернулся и махнул рукой. – Нет смысла жить. Я ведь столько без тебя. Какие же мы дураки с тобой? Как же можно было?..

Анна осторожно подняла руку и положила ему на голову. Она к тому времени и примирилась с ним, и простила его. Только где-то в глуби сердца так и не затухал холодный огонек отчуждения. Отец, увидев, как они вернулись вместе из огорода, крякнул:

– Слава те господи, сошлись…

Вечером устроили застолье. Панка и Марфуша пели с матерью, Тарасик вдумчиво подтягивал им. Все было хорошо и ладно, и оттого, что наконец решилось, полегчало на душе у Анны. Она глядела на поющего, грустного и красивого сейчас Олега, и показалось, что внове любит его, даже сильнее, новым, мудрым, материнским чувством. Ночью он целовал ее под звездным небом во дворе, укрывая полами своей курточки, и шептал на ухо счастливое и ласковое. Казалось, потух тот холодный огонек в сердце, все забылось, и свежие силы жизни и любви прибыли в душу…

На другой день они уехали в город. Олег повел дело решительно, оказался деловым и обстоятельным. Во-первых, они сразу зарегистрировались, и Анна наконец, после многих скандалов с управдомом, получила городскую прописку… Потом он все устроил в театре. Они ходили по магазинам, и Олег сам выбирал ткань на шторы, купили диван-кровать, стулья, посуду, торшер, голубой с розовым, поставили у кровати. Сам выбрал и принес длинный домашний халат, такой, какой хотелось ей, поставили свой столик на коммунальной кухне. Все: девицы, стихи, бородатые художники – отошло в небытие. Теперь он полюбил эту комнату с вечерним светом торшера над диваном, Анну в халате, кофе по утрам. В гости они не ходили, к ним тоже не ходил никто. Он лежал на диване, читал газеты, иногда вздыхал, что наконец-то все хорошо, и, не договаривая, глядел мимо…

Анна пошла к врачу. Пожилая, седоватая, с резкими ухватками гинеколог после осмотра прикурила папиросу и, прищурясь, сказала:

– Нет, я не надеюсь. Попробуйте полечиться несколько лет… На курорт съездить.

* * *

В деревню влетели на полном ходу. Разбежались, заклохтали по дороге куры. Лежалая, пухлая, хорошо промятая пыль, поднимаясь, плыла вровень со стеклами. За автобусом уже мчались, посверкивая пятками, ребятишки, досужие старики, дремавшие в тени на крепко сбитых низких лавочках, провожали автобус долгими взглядами из-под суховатых надо лбом ладоней. Деревня небольшая, бревенчатая, вытянутая по-сибирски в одну улицу вдоль реки. Переехали деревянный мостик.

– Ты смотри там, шпаненка не задави! – крикнул Валерка шоферу.

– Господи, хоть бы сыру кусочек… Завалященького.

– Веня, – обернулась к нему Заслуженная, – смотри, резьба какая, а. Ты ведь любишь, фотографируй…

Венька безучастно посмотрел в окно, подтянул к себе ближе портфель и не ответил.

– Интересно, а молока здесь можно купить?

– А почему бы и нет. Зайдем в какой-нибудь дом…

– Да поклонимся…

– А чего бы и не поклониться. Ради молока да хлебушка…

– Глянь, что, а ты посмотри что… Петушок-то наш, вон он, касатик. – Тюлькина ткнула пальцем в стекло. За автобусом, окруженный ребятишками, как гриб над травой, виднелся Олег. Джинсовой курточки на нем уже не было, рубаха кособоко разворотилась на груди, он что-то кричал им вслед и махал рукою.

– Что он там орет?

Тюлькина поднялась, приставила ухо к верхней открытой части окна, послушала:

– Артисты приехали… кричит.

– Ах ты господи. Вот страмина. Не уважаешь себя – твое личное дело. Но ведь это же театр, – заворчала Заслуженная. – Те-а-тр. – Она подняла вверх крупный палец. – У меня до сих пор иногда сердце екает, как подумаешь…

Венька, словно к опоре, прижимаясь к портфелю, не отрывая глаз от окна, тихо сказал:

– Пусть я серость. Я из себя никогда не гнул. Но я, как щенок, трясусь за каждый спектакль… Как щенок… – Он не выдержал и всхлипнул, потом протер очки, ткнул их в переносицу и, разглядывая Олега, добавил: – Меня вот завтра выгонят. А он останется. Он будет работать…

– Да чтоб мне провалиться, если тебя выгонят, – спокойно заклялась Заслуженная.

В тяжелом молчании остановились у магазина.

– Ну, где бить будем? – спокойно спросил шофер, остановив машину.

Олег подлетел к автобусу, снаружи кулаком открыл дверцу.

– Артисты приехали! – заорал он в автобус. Снял кепку, по-лакейски согнулся, злорадно искривив губы.

Валерка при выходе, стоя на ступеньке автобуса, звонко щелкнул тугим пальцем по его потной залысине на макушке.

– О, – быстро нашелся Олег, – шолбан! – Потом выпрямился и спросил: – Что это еще за выходка?

Антонина с высокомерной грацией, которая всегда отличала ее моложавое легкое тело, ступила маленькой ножкой на землю и спокойно фыркнула в лицо Олегу: – Фи!

– Пожрать тут есть? – спросила Тюлькина, выглядывая из двери.

– Тише, тише, – остановила ее Заслуженная, – здесь же дети.

Венька, решительно поправив пальцем очки, прошел мимо Олега, не взглянув на него.

– Ну и сволочь же ты, – простодушно покачав головой, сказал Валерка.

– Артисты! – хрипло сказал, показав на них рукою, Олег.

Анна с первого на него взгляда поняла, что Олег не пьян. Он не мог так быстро напиться. В последние годы они почти не пили вино, и Анна знала брезгливое отношение мужа к выпивке, что больше исходило от слабого его здоровья. Похмелья Олега бывали тяжелыми и долгими. Он был трезвый, и это она увидела по нарочито неправильно застегнутой рубахе, по холодному наблюдательному взгляду. И от стыда за него и за себя усилилась у Анны неприязнь к мужу. И не то было особенно неприятно, что Олег вспомнил старые замашки, а то, что расчетливо все это делалось. Она прошла мимо него и оглянулась. Он ее как бы не замечал, но Анна почувствовала, как подрагивает кулак в кармане брюк. Выходившие из магазина женщины медленно подтягивались к автобусу. Одна из них, молодая, темноволосая, в цветастом ситцевом платье, спросила, поглаживая голову мальчишечки, похожего на нее:

– Может, вы нам что покажете? А то к нам никто не ездит!

– Они покажут, – мрачно ответил ей Олег. – Они покладистые.

– Ну я тогда сбегаю и скажу, чтоб клуб открыли.

Антонина, с брезгливым недоумением выходя из магазина, держала в руках кусок сыра. Она отщипнула его тоненькими пальчиками и, немного пожевав, задумчиво сказала: