Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

– Ну что вы, – ответил он ей. – Как можно?

И когда она пошла через калитку в лагерь, он все смотрел ей вслед и улыбался. На пути Антонина оглянулась и тоже улыбнулась ему.

Чистенькая, хорошенькая, как куколка, Оленька неспешно шла за Антониной. Никакое из событий нынешнего дня не омрачило ее духа, не вывело из равновесия. Светлое личико было столь же безмятежно, как и утром. Оленька добросовестно довязывала сегодня спинку своего свитера, и Анна знала, что она думает сейчас только о том, как вязать рукава. Вновь неприязнь к Оленьке шевельнулась в ее душе.

«А чем же ты сама лучше, – резко оборвала она себя. – Та хоть знает на все сто лет вперед, как ей жить. А ты даже, что будет завтра, ничего не знаешь».

Анна вздохнула и отвернулась от Оленьки. Валерка, вдохновленный мыслью о предстоящем ужине, предложил:

– Мужики, может, мы баню протопим?

– Да ты что, бог с тобой, – ответила Заслуженная. – В июле-то! Река вон рядом, купайся…

Тюлькина засмотрелась на начальника лагеря, потом ревниво глянула на Антонину и сказала:

– Мой муж говорит, что я похожа на Нефертити.

– Похожа свинья на быка, только шерсть не така, – бросил ей Гомолко, нервно пригладил волосики и прибавил шагу.

Егорова молчала. Она грустно глядела на Валерку. Валерка оглянулся на ее взгляд, поежился и дернул Веньку за рукав:

– Слушай, отгадай загадку, что это такое? – Он прокрутил перед собой двумя руками и, остановив их, показал Веньке фигу; потом прокрутил в другую сторону и снова показал фигу.

– Что? – И захохотал. – Спортлото, Веня…

Венька пальцем прижал очки к переносице.

– У младшего моего поносик открылся утром, – серьезно сказал он. – Я обещал в аптеку завернуть после работы.

– А, идите вы все, – вдруг психанул Валерка. – Поносики, гундосики. У меня дома тоже мать есть. Щей наварила.

Он злобно сплюнул и быстро зашагал прочь.

Ужинать ходили в столовую. Анна попыталась отказаться, но хозяин лагеря так решительно отмел все несмелые отнекиванья, что пришлось встать и пойти. В столовой он сидел в стороне от всех и, не скрывая, наблюдал за Антониной. Антонина говорила без умолку, блестела круглыми глазами, смуглой лодочкой ладони рассыпала черные упругие волосы…

После ужина все были приглашены на танцы. Анна осталась одна. Заслуженная помаячила было перед глазами, но, махнув рукой, видимо, решила, что Анне одной будет лучше сейчас, и тоже ушла со всеми. Анна легла в угол на матрас, брошенный прямо на пол, и глядела на белую звезду вверху окна, лучившуюся зыбким, мерцающим светом…

Нужно было передумать весь этот неслучайный, тяжело отвалившийся, как камень с души, день и понять, что же с ними случилось.

Спокойная ясность, казалось, выстудила душу, и Анна перебрала, перемыла в памяти все жесткие осколки дня. Она в который раз вспомнила сон, мать. С возвратившимся вновь нежным, пронзительным ощущением вспомнилось ей ночное небо в подсолнухах, горящий детской страстью их разговор о том, что будет… когда-нибудь…

Подумалось, что сейчас бы просто поплакать. Но слез не было. Сердце не ослабело.

Она закрыла глаза, и живой явью из полумрака приглушенными линиями выписалась мать. Доит корову. Потеплевшие жилистые руки упруго сжимают сосок. Молоко струйкой о дно подойника: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь. Потом омыла последним молоком вымя коровы, обтерла его чистой марлечкой. Встала, поправила платок, медленно понесла ведро с пенистым пахучим молоком…

Анна открыла глаза и с беспощадным, ясным сознанием подумала, что ничего из теперешней ее жизни она не любит. Что живет она в чужом городе, с чужим ей человеком и занимается, быть может, чужим делом. Только потому, что не хватило сил стать тем, кем хотелось. Да и не детской ли все было блажью? А сейчас ясно одно, треснуло и переломилось что-то в ее судьбе. И по-прежнему больше жить нельзя…

Олег пришел поздно (он спал в автобусе, тщательно прикрытый от любопытного глаза фуфайками). Сел у порога.

– Там наши купаются, – глухо сказал он. – Пойдем…

Она шла за ним по узкой, мокрой от росы тропинке, глядела на его острый, мальчишеский, напряженно-ершистый затылок. Возбужденные сильные голоса неслись с реки. Спокойное, чуткое, живое небо горело белым жаром звезд, особенно ярким в густой ночной черни воздуха.

Все были у реки. Тюлькина мягко, как корова, вошла в воду, легла поверх большим белым телом, размашисто, отфыркиваясь, поплыла. Егорова плыла уже далеко от берега, у той границы, где тает свет, и видна была только ее задранная вверх голова. Венька следил за нею и, нервно суетясь, кричал:

– Вернись, Егорова, слышишь! – И даже забегал в воду.

Антонина, задумавшись, ходила по берегу, и легкое ее, удивительное тело тревожило молодыми диковатыми движениями.

Начальник лагеря сидел поодаль на траве и, приложив подбородок к коленям, следил неотступно за нею.

– Присядем? – тихо спросил Олег.

Анна села на траву, почувствовала ночную сырость от земли, подобрала под себя ноги.

– Так что произошло-то? – хрипло начал Олег. – Я не могу ничего понять…

Она молчала, глядя, как собирает горстями воду на ноги Заслуженная.

– Неужели ты просто терпела меня?.. Ради чего… Страшная же ты…

Валерка, нырнув сзади Тюлькиной, видимо, ухватил ее за ногу. Тюлькина обернулась и так оглушающе завизжала, закричала, забилась, что Валерка, вынырнув, долго и раздраженно отфыркивался и крутил у виска толстым пальцем.

– Ну и дура…

Анна встала.

– Анна, – удержал ее Олег. – Ну, что же мы? Как?

Она обернулась и, с жалостью глядя на него, спокойно вздохнула:

– Да никак, Олег. Неужели тебе не ясно?

– Что, к этому шоферу уйдешь?

Анна усмехнулась и, помолчав, вздохнула.

– Ничего-то ты не понял, Олег.

И не спеша пошла вдоль берега.

– Я все равно к тебе приеду! – крикнул он ей вслед. – Я н-найду тебя. М-мы уже никак порознь. – Он хотел еще что-то добавить, но не смог, вдруг начал заикаться, махнул рукой и уткнул лицо в колени.

Заслуженная тяжело поднялась ей навстречу.

– Смотри, – показала она рукою вдаль. – Глянь, как высветило…

Косым светом от луны выхватило две березы из темени. Они неподвижно серебрились, паутинно мерцали.

– Красота-то какая! – Она вздохнула. – Ноги горят нынче, поясница отваливается. А все думаю: праведный, дай пожить еще, походить своими ногами. Мне кажется, что я с годами и чувствую-то острее… Ишь как вызвездило… Вроде каждую ночь такое небо над головой, а будто только что увидела…

Анна молча обняла ее, поцеловала в мягкую щеку и пошла по тропе в лагерь.