Ниточка судьбы - Елена Гонцова

— Вы готовитесь к московскому конкурсу?

— А как вы думаете? — вопросом на вопрос ответила Вера.

Эту фразу Стрешнева произнесла на ходу, унося с собой подарки — великолепный комплект нот и огромную корзину с цветами.

«Вот сама Стрешнева, — услышала Вера, — запоминай».

Девушка недружелюбно обернулась. На нее глядели два юных существа, он и она, первокурсники.

Вера улыбнулась им. И тут же у нее испортилось настроение.

Сначала возник Даутов.

— Забыла обо мне, — укоризненно прошептал он. — Предки в Португалии. Мы скоро поедем…

— Куда? В Португалию? — изумилась Вера, механически используя запас свободы.

Даутов не успел ответить. Стремительно подошел Третьяков:

— Извините, ребята, у нас все так джазово сегодня. Прекрасно, прекрасно! Эта топ-модель Колосова должна была предупредить вас, но куда-то запропастилась. У нас маленькое масонское заседание, на шесть персон. У меня в кабинете. Нехитрое угощение в узком кругу. Предварительные итоги. Непринужденная беседа. Жду вас. Я убегаю. Мне должны звонить из Бостона. Осторожно, к вам приближается царственная Соболева.

— Дети, — молвила Соболева, — этот господин вас проинформировал, я надеюсь. В его кабинете, пропахшем коньяком, мы культурно отдыхаем сегодня. «И лучше выдумать не мог», как говорится. Я боялась, что он заранее объявит об этом на канале «Культура». К счастью, этого не произошло. Утешает, что сейчас светлое время года.

Вера извинилась и пошла наугад в толпу, отыскивая Ключареву и белокурого красавца, перед которыми ей тоже придется извиняться. Удивительная у нее судьба. Не в кабак, так в кабинет. Разница, впрочем, невелика. Есть такой китайский иероглиф. Две женщины. То есть шум. Действительно, они с Соболевой нашумели. На весь мир. И шум этот пошел множиться волнами.

— Таня и Леня, — обратилась она чинно к сладкой парочке, — я вызвана в бункер. Для ознакомления с секретным документом. Прощай испанское вино!

— Да ничего страшного, — пожала плечами Ключарева. — Дело в том, что мы там если не каждый день, то через день тусуемся. Поскучаем сегодня без тебя.

— Правда? — обрадовалась Вера. — Тогда завтра я вас угощаю там же, хорошо?

Даже эта парочка теперь казалась ей избавлением от странной консерваторской опеки. Запас свободы требовал новых впечатлений. А Третьяков никакой новизны предложить не мог.

— Скучать мы не будем, — торжественно произнес Леонид, — но веселье наше будет пронизано горечью. Вы играли просто классно. Я бы так точно не смог. А пока предлагаю выпить за нашу дружбу.

Ключарева с трудом сдерживала ярость. Видать, ее спутник в ходе вечера прихлебывал коньяк из плоской металлической фляжки, которую немедленно вынул из внутреннего кармана безукоризненного пиджака.

— Это несмешно. Коньяк не мой напиток, — сурово ответила Вера. Она уже была счастлива избавиться и от этих двоих.

Танюшку было с одной стороны просто жаль. Но одновременно Вере казалось, что Кукла Таня явилась сюда не просто так. Мастерица кривляний перед зеркалом, она и в жизни постоянно разыгрывала спектакли. И нынешний был отражением той встречи в аэропорту.

Думать об этом сейчас было не слишком интересно. Предстояло нафталинное общение с консерваторской элитой.

Вера решила, что ей будет предложено отдохнуть от музыки и ни в коем случае не участвовать в августовском конкурсе. Недаром Третьяков в своей речи сделал упор на целой плеяде молодых исполнителей. И Даутов тут как тут — стреляет глазами из темного угла. Певец темной любви, непризнанный гений. Будущий московский триумфатор. Дескать, сейчас он полон сил, только набирает форму. А Вера, мол, на этот год исчерпала свой потенциал. В том смысле, что миновала пик формы. Уроды. Ведь так все и задумано.

Но думала об этом равнодушно. Все происходит без нее. Музыка сама льется из-под пальцев. Провидение располагает множеством средств для того, чтобы направить кого угодно, и Веру тоже, по начертанному заранее пути. Она с изумлением поняла, что не видит себя участницей московского конкурса. Норвегию, например, она каким-то волшебным зрением увидела много раньше, и себя там — вплоть до мельчайших деталей. Объяснять себе этот удивительный факт она принципиально не собиралась. Но, вероятно, придется рано или поздно.

Квадратный кабинет Третьякова слыл легендой. Сам Владимир Павлович приложил к этому немало сил и средств. Разве что на стенах этого заведения, как он сам называл свою берлогу, не было автографов великих современников блистательного лектора и наставника.

Не всякий известный человек слывет блистательным в своей сфере. Третьяков был в этом плане счастливчиком. Он скромно величал себя худшим из лучших, и это было краеугольным камнем его деятельности. Врожденный коллективизм в нем преломился необыкновенным образом. Он с поразительной легкостью вошел в коллектив — музыкантов, музыковедов, композиторов, певцов, а кроме того, специалистов по строительству и реставрации концертных залов, дворцов акустики, света и цвета.

Фамилия Третьяков как нельзя больше подходила человеку, играющему эту роль. «Третьяковская галерея» учеников, а он умел отбирать лучших, была тоже на слуху. Гениальный дар — редкость, но прочие дары, некий музыкальный стандарт, устойчивая середина, по мнению Третьякова, были сейчас едва ли не главной заботой. Несмотря на свою законопослушность, Владимир Павлович имел все замашки богемного патриарха.

— Можно сказать, и в этом он гений, — откровенничал когда-то Даутов. — Ты женщина, у тебя психология иная. Не поймешь. Я знаю его намного больше и уважаю как старшего. Я, может быть, такой же. Не во всем. Отчасти он заменил мне отца. Тому все некогда. Современная дипломатия вещь похлеще «Гамлета». А Третьяков — и дипломат, и музыкант, и гуру. Таких в Москве разве что дюжина. В его поколении.

— Чертова дюжина, — парировала Вера. — Живем как уроды. У них же власть, средства. Я думаю, что все расходуется в одном направлении.

— То, что ты здесь, — возражал Даутов, — опровергает твои слова. — На твое место, на эту нишу очень талантливой пианистки, зарились многие. Думаешь, нельзя сделать из середняка звезду? Да это происходит сплошь и рядом. Кинематограф, литература, даже спорт.

Все это вспомнила Вера по пути в квадратный кабинет. Она была там однажды. Получала с группой сокурсников студенческий билет. Вручал драгоценные книжечки Третьяков. В атмосфере непринужденной и дружелюбной.

Теперь Вера будет в том же загадочном помещении на каких-то других основаниях. Тоже непринужденных и товарищеских.

Третьяков уже поговорил с Бостоном.

Дверь была открыта. Вера пришла не последней. В кабинете располагались четверо. Сам Третьяков, два его «тайных советника», как их называли, Андрей Суриков и Руслан Калитин, молодые преподаватели, о которых Вера знала одно — что они на редкость грамотные специалисты. Впрочем, с ними она мало соприкасалась. Рядом с Третьяковым находился Даутов, как будто председательствовал. Он говорил о Втором концерте Рахманинова. О том, как воспринимал его на первом курсе, на втором, на третьем, на четвертом, на пятом.