Книги онлайн и без регистрации » Историческая проза » Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова

Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 28 29 30 31 32 33 34 35 36 ... 71
Перейти на страницу:

Но Бахметев не допускал никакой критики, а сказал только в ответ:

– Это давно решено, Александр Иванович… Если я ошибаюсь, то мне одному будет худо, и потому не стоит об этом рассуждать; а лучше порадуйте меня, скажите, что вы согласны взять эти двадцать тысяч франков, о которых мы с вами вчера говорили.

– Хорошо, – сказал Герцен, – я возьму их, но только вместе с Огаревым и с тем, чтоб употреблять на общее дело лишь проценты, а капитал будет храниться для вас у Ротшильда на случай вашего возвращения. Вы увидите, что я вам правду говорил, но вы молоды, немного самонадеянны, не хотите слушать советов. Забыл вам сказать, что мы вам напишем расписку и оба подпишемся.

– Зачем, зачем! – вскричал Бахметев. – Мне не нужно никакой расписки, я вам верю!

Но Герцен возразил, что иначе не возьмет денег, и расписка, подписанная обоими друзьями, была вручена Бахметеву, который на другой день поехал с Герценом в лондонскую контору Дома Ротшильда49. Там деньги Бахметева были обменены на английское золото; приказчики банка проворно бросали золото на весы и скатывали его свертками. Никогда никто не проверял этой операции; приказчики были немало удивлены, заметив, что Бахметев пересчитывает каждый сверток, и глядели на него с вопросительной улыбкой. Наконец Герцен сказал ему, что это не принято и что банки никогда не обсчитывают. Видя всеобщее внимание, Бахметев послушался Александра Ивановича и остановил проверку. За исключением двадцати тысяч50, которые он вручил Герцену, наш соотечественник, войдя в свой номер, уложил все свертки в большую простыню, в которой находились его белье и пожитки. Потом завязал простыню накрест двумя узлами, но заметно было, что в простыне есть что-то очень тяжелое. Видя это, Герцен предложил Бахметеву купить саквояж, на что последний ни за что не соглашался, уверяя, что это ненужная роскошь.

С мучительным чувством опасения за него Герцен взял билет на железную дорогу и проводил Бахметева в дальнее и по неопытности небезопасное путешествие.

С тех пор мы ничего не слыхали о нем. Вероятно, предположения Герцена сбылись, бедный Бахметев был ограблен и убит, может быть, даже прежде, чем достиг Маркизских островов.

IX

Ворцель – Саффи и его бракосочетание – «Записки императрицы Екатерины II» – Чичерин – Тургенев и его «Фауст» – Европеус с женой – «Записки княгини Екатерины Романовны Дашковой» в русском переводе – Александр Серно-Соловьевич

1856—1860

Я мало рассказывала еще о замечательных личностях, с которыми познакомилась в Лондоне.

Между прочими вспоминаю всеми глубоко уважаемого и любимого польского эмигранта Ворцеля. Вероятно, после революции 30-го года он покинул Польшу; там он оставил громадные поместья, за его отсутствием доставшиеся его малолетним сыну и дочери. Впоследствии сын поступил в русскую службу, почему Ворцель никогда не поминал о нем. Небольшого роста, худощавый, с умным, выразительным лицом, он казался весь поглощенным заботами о своем отечестве, о нуждах соотечественников-эмигрантов. Он был главой демократической партии Польши в Лондоне. На редкость образованный, начитанный, очень симпатичный, с изящными манерами, Ворцель казался старее, чем был: так жизнь, полная всяких лишений и жертв, накладывает свою печать на эмигрантов.

Ворцель ничего не требовал и не получал от своих детей: он жил уроками математики, которую знал в совершенстве. Года через полтора после нашего приезда в Лондон, по расстроенному здоровью и упадку сил, Ворцель был вынужден прекратить свои занятия. Он был очень дружен с Мадзини и пользовался большим уважением со стороны английских революционеров; имел даже друзей между ними. Некоторые из них поддерживали Ворцеля, когда уроки математики прекратились. Они поместили его на квартиру к господину Тайлеру, который весьма симпатизировал уже больному вождю польской демократии. Тайлер окружил Ворцеля возможным комфортом и доставил ему медицинскую помощь. Получая на все издержки деньги от его английских друзей, а иногда и от Герцена, он старался скрыть от Ворцеля, что последний живет на чужой счет. Быть может, Ворцель и догадывался, но ему нечего было делать, болезнь не позволяла ему зарабатывать, как прежде. Впрочем, пламенный польский патриот и страдалец пролежал недолго. Его болезнь заключалась преимущественно в глубоком отчаянии. Эмиграция тоже не могла его радовать: он видел в ней (как и во всех эмиграциях) бездействие, зависть, клеветы; утешительного не было ничего.

Герцен любил беседовать с Ворцелем; он стал часто навещать его. Чувствуя близкую разлуку, Герцен желал показать умирающему всё уважение и симпатию, которые всегда питал к нему. Ворцель был глубоко признателен за эти почти ежедневные посещения.

Когда мы узнали, что Ворцель скончался, Герцен, Огарев и я пошли с ним проститься. Он лежал в гробу на высокой скамье, в своей крошечной комнате, из которой мебель была вынесена. Вид этой пустой комнаты, печальный, кроткий облик покойника – всё производило удручающее впечатление; невольно думалось: «Вот где этот пылкий ум успокоился, отказался от невольных надежд, которыми жил и которые в нем боролись с глубоким отчаянием!» По нашему славянскому обычаю я поцеловала Ворцеля в лоб, и мы поспешили выйти на свежий воздух. Нам было всем тяжело, а всего тяжелее было сознание, что он умер далеко от родины: последние минуты изгнанников должны быть ужаснее многих десятков лет, проведенных в изгнании.

На другой день были похороны. Герцен и Огарев проводили в рядах польской демократии последнего ее вождя. С тех пор она не имела ни главы, ни единства, по крайней мере в Лондоне.

Саффи продолжал посещать нас, приезжая из Оксфорда по субботам и оставаясь до вечера воскресенья. Рассказывая нам о жизни Саффи, Герцен передавал, что он много лет назад был очень влюблен в одну молодую девушку из английского аристократического дома и хотел на ней жениться. Кроуфорд, отец молодой особы, называемой Джорджиной, был английским посланником в Италии на протяжении двадцати лет; Джорджина родилась во Флоренции, провела там детство и первые годы молодости и хотя говорила отлично по-английски, но душой была итальянка. В 1848 году она познакомилась с Мадзини и уверовала в его взгляды на всю жизнь, сделалась страстной патриоткой Италии и не менее страстной деисткой51.

Видясь у знакомых с Мадзини, Джорджина обратила внимание на его молодого друга и сподвижника Орелио Саффи, который часто сопровождал его. Молодые люди понравились друг другу и даже почувствовали взаимную симпатию, но Джорджина предвидела большие препятствия к их счастию со стороны отца. Действительно, Кроуфорд оказался непреклонен: он находил невозможным брак с иностранцем, вдобавок с революционером; что касается аристократического происхождения, то Саффи тоже принадлежал к аристократии своей страны и носил титул графа, но, относясь с отвращением ко всем аристократическим отличиям, он подписывался «граф Саффи» только на деловых бумагах и вообще никогда не поминал о своем происхождении.

1 ... 28 29 30 31 32 33 34 35 36 ... 71
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?