Сердцевинум - Ирис Эрлинг

– И все же я его возьму. Тогда к чему беседы? Женщина выпрямилась, и воздух в Алькове заметно потяжелел, будто она отпустила на волю всю мерзость, которую прежде держала в границах своего тела. Руки, похожие на искореженные ветки дерева, задвигались, вырисовывая незнакомые Рине знаки. Не зная, что предпринять, она просто заслонила собой сердце, зависшее над полом на высоте каких-то двадцати сантиметров.

Когда черный знак сорвался с пальцев женщины, Рина машинально защитилась Кардиоидой, которой ее научил Сема Яковлев… Нет, вообще-то Снежина. Пожалуй, надо было сказать ей спасибо, а не красть кошелек…

Печать-сердечко оказалась сильнее черного знака. Она не просто разбила его на осколки, но задела женщину – та вскрикнула от боли. Тим закричал тоже, подлетел к ней, принялся искать следы ранения.

– Ба!

– Я тебе не «ба», неразумный мальчишка! – прохрипела женщина. – Да, сейчас я выгляжу как старуха… но ты застал меня прежней и ничего не помнишь?!

Рина замерла, не сводя глаз с друга – он выглядел потерянно и жалко. Отвлекшись, она совсем не ждала атаки и новую печать заметила слишком поздно.

Черный рисунок мчался на нее, его внутренние линии вращались, набирая скорость. Как это должно быть больно – встретить удар безо всякой защиты… Не кусочком, как это случилось с противницей, а целиком!.. Рина приготовилась к гибели, но не почувствовала даже прикосновения.

Печать влетела в Фаферона, метнувшегося ей наперерез. Мотылька отбросило к стене. Там его смертельно прожженное тело обмякло.

Сердце дома опустилось еще немного – и погрузилось в пол.

Седая женщина пошатнулась, но Тим поддержал ее, не дав упасть, и сказал, кажется: «Мама»… А Рина бросилась к мотыльку. Она почти ничего не видела в пелене слез – спасителя нашла на ощупь.

Он был еще в сознании и пытался отползти в темноту угла, сбивчиво шепча:

– Не смотри… не смотри…

– Так не должно быть!.. Ты же волшебный!

Раненый мотылек встрепенулся, попытался подняться. Рина бережно поддержала невесомое тельце, чувствуя, как на лице расплывается глупая улыбка. Внутри тут же отозвалось что-то сильное и пронзительное.

– Вот так! Здесь не то же самое, что у нас, здесь все возможно… Мы ведь столько всего купили, что-нибудь да поможет, – зачастила она.

Но мотылек обмяк в ее руках.

– Ты больше не можешь летать, – признала Рина. – И почти не дышишь. Тогда… Тогда закрой глазик… Представь, что я Лулио и пришла смести твои мысли. – Она нежно погладила блестящие чешуйки крыльев. – Чтобы ты увидел лучший в мире сон.

– Фамильяры не видят снов… – возразил Фаферон, расслабляясь.

– Фамильяры – нет, но люди видят. – Рина всхлипнула. Вокруг ее ладоней вспыхнуло знакомое теплое сияние. – Спокойной ночи, Ян.

Спустя мгновение или, может быть, целую вечность ее окликнули. Рина раздраженно отмахнулась. Что им еще нужно?

Его больше нет.

Он ей нравился: был самым дружелюбным, понимающим и искренним. Мечтательным. А теперь – все.

– Г-госпожа, пустите меня, п-пожалуйста, – взмолился Хехелар. – Я отдам его дому.

Рина открыла наконец глаза и поняла, что лежит, накрывая мотылька своим телом. Мокрые волосы облепили лицо, а заветный камешек, зажатый в ладони, уже почти остыл.

Она поднялась, пытаясь осмотреться.

– Где Тим? Где его… мать?..

Последнее слово далось с трудом. Внешность женщины никак не вязалась с тем, как Тим назвал ее. Видимо, ее состарило то же проклятье, которое заставляло питаться силами дома и портить все вокруг. А Тим наверняка был слишком мал, чтобы это запомнить.

– Ушли, как т-только сердце вернулось на место. Все кончилось.

Ушли? Вот как! Отчасти Рина понимала Тима, который вдруг переметнулся на сторону врага, – она и сама не знала, как поступила бы, окажись злодеями ее родители. Но ведь эта женщина погубила Кьяфа и легко могла погубить саму Рину. У нее почти получилось – если бы не Ян…

Зачем она мучила Пульхерию Андревну и чаепитов, зачем играла с Риной и Тимом в опасные игры? Было ли все-таки в ней самой что-то темное? С другой стороны, когда наслали столько темноты, попробуй-ка сохранить в себе хоть какой-то свет.

Рина вздохнула, размышляя, как Тим теперь относится к ней самой. Наверное, ненавидит. Или возненавидит позже, если его маму все-таки не удастся спасти. Вот бы им всем поговорить подольше – может, Рина сумела бы подобрать слова, может, вышло бы лучше. Но вышло как вышло.

Сердце Яна Рина решила оставить себе. Пускай она не кардиамантка и не слышала о повторных вживлениях, но не хотелось расставаться с надеждой, что случившееся можно исправить. Надежда эта была такая хрупкая, что Рина не решалась в ней себе признаться.

Голову разрывали противоречивые мысли. А ее собственное сердце, казалось, раскололось надвое. Рина едва почувствовала какое-то мягкое прикосновение – оказалось, это Хехелар заботливо накинул одеяло ей на плечи.

Рина тосковала.

Дом вернулся к обычной жизни, и фамильяры, которых теперь было двое, старательно восстанавливали поврежденное. Зажившая немыслимым образом трещина сразу отодвинула переселение на неопределенный срок. Странные звуки прекратились. Сломанный насос вынесли из кочегарки, подкоп засыпали, а сам подвал заперли и налепили на дверь бумажку, которая почему-то называлась пломбой. Постепенно успокоились даже самые сердитые жильцы.

Квартира Тима опустела. Студия прекратила свое существование – пришлось сказать, что закрылась. Пару раз мама звонила Изабелле Зиновьевне – на слово не поверила, – но на звонки никто не отвечал.

То и дело хотелось плакать, особенно когда на глаза попадалось что-то, связанное с Фафероном. Стоит ли говорить, что так или иначе с ним было связано все? От слез нос стал совершенно красный, опухший, подозрительный. Был причиной походов к врачу, довел-таки до таблеток и спреев…

Каждый день Рина поднималась на последний этаж, переворачивала придверный коврик и подолгу сидела возле прохода на чердак, болтая ногами в пустоте лестничной клетки. Благодарный дом беседовал с ней на свои домовые темы. Но лучших собеседников с ней больше не было. Один пропал, а второй…

Каждую ночь она приходила в Сердцевинум посмотреть на сияющие деревья. Их красота открывалась постепенно: сначала в глубине стволов горели только сами сердца, затем нити света разбредались по корням, и только пару раз Рина видела, как призрачным веером розово-белый свет раскрашивает утопающие в потемках кроны.