Сабля, трубка, конь казацкий - Степан Кулик

Притворяться беспамятным не имело смысла – просто начнут бить, и Корсак, сделав усилие, сел и огляделся. Ему не препятствовали. Со связанными ногами и руками далеко не убежишь.

В свете от костра были хорошо видны фигуры шести разбойников, а чуть поодаль слышались еще голоса. Но в целом попались они отряду небольшому. Сабель в десять. Может, дюжина. Оттого Лаврин и не заприметил их следов. Или только подошли. А здесь, на лихую беду, казаки им и встретились.

– Чего молчишь? Язык со страха проглотил? А ты вспомни, скольких таких ватаг, как наша, твои братчики порубили почем зря, может, полегчает.

– Думаю… – невнятно произнес Иван и сплюнул соленую слюну. Падая, прикусил язык, и тот распух, ворочался с трудом. Во рту стоял привкус крови и желчи… Это уже от пинка в бок.

– О чем? – рассмеялся хриплый. Судя по тому, что говорил больше других, именно он был их атаманом.

– Так ведь не каждый день умирать приходится… Выберу не тот способ, потом жалеть буду.

– Веселый… – одобрительно отозвался кто-то, стоявший сзади. Уже невидимый в темноте.

– Шуткует, – проворчал еще один. – Ну и мы подтрунивать умеем. Люблю веселых… Ты с него кожу снимаешь, а он песни поет.

Говоривший ухватил Корсака за воротник и рывком поставил на ноги. Судя по хватке и ширине плеч – силой харцыз обладал недюжинной.

– Ну, надумал? – опять сиплый. Ростом так себе. Ничего особенного. Но глаза, как сверла. Будто в самую душу лезут. Кто похлипче духом, от такого взгляда и сомлеть недолго.

– Трудное дело… – помотал головой Иван, отгоняя наваждение. – Коли спрашиваешь, значит, можно легкую смерть попросить, верно?

Тот, заинтересованный рассуждением, кивнул.

– И человек ты, я вижу, серьезный, обстоятельный – стало быть, обещание сдержишь.

– Само собой…

– Вот… Оттого и сомневаюсь я… – поцокал языком Корсак. – Слаб человек, падок на соблазн. Могу согласиться и упустить единственный шанс… Другого ведь не будет.

– Ничего не понял… – атаман огляделся по сторонам. – Умом он тронулся со страху, что ли? Вот незадача. Одного убили, второй сбрендил… Несет какую-то околесицу.

– Притворяется… – здоровяк чувствительно пихнул пленника кулаком в поясницу. – Дозволь, Дьяк?.. Я только один ремешок со спины срежу. Он тебе сразу сам расскажет все, что знает. Даже спрашивать не придется.

– Успеется… – атаман остановил его рвение и снова обратился к пленнику: – Не зли меня, казак. Я не люблю загадок. И всегда получаю ответы.

Корсак не сошел с ума и не молол вздор со страху или отчаянья. Просто запорожец заметил то, чего не могли видеть стоявшие к нему лицом харцызы. Лаврин Капуста, которого они уже записали в покойники, пошевелился и приподнял голову, как бы прислушиваясь. Шанс призрачный, совсем малюсенький, как волос на лысине, но все равно ничего другого взамен не имелось. И упускать его – сыграть смерти на руку.

Одному Богу ведомо, какие кости выпадут, но кто не рискует, тот куш и не срывает. А единственное, что пока можно сделать – это тянуть время, надеясь на чудо и привлекая внимание харцызов.

– Ничего заумного в моих словах нет… – запорожец с достоинством расправил плечи. – Сами посудите… Прожил я жизнь… чего там – и долгую, и трудную. Всякое случалось… Порой с водой, часом с квасом… Есть чем гордиться… Ну и в чем покаяться, тоже отыщется. Не святой…

На Сечи Корсак слыл отменным говоруном и умел такие байки заворачивать, что запорожцы только чубами мотали и приговаривали: «От же ж брешет, песий сын, чтоб ему пусто… От же ж заливает». И не только словом, но и интонацией… Когда надо – поднимет голос, а в другой раз тихонечко зашепчет, что только знай, прислушивайся. Так что Иван не удивился, когда и харцызы стали к нему подтягиваться со всех сторон. Одного опасался: не выдержать и самому себя не выдать. Поэтому, как ни хотелось, а собрался с силами и повернулся к побратиму боком, чтоб даже случайно не бросить в его сторону лишнего взгляда.

– В общем, жил не тужил… Поживал да добро наживал. О завтрашнем дне не беспокоился, на то куренной атаман есть. И полковая старшина. Ну, и кошевой, само собой… Но сейчас, когда, считай, одной ногой на тот свет шагнул… Задумался я: куда меня святой Петр, что ключи от Райских ворот держит, определит? А?

Харцызы не ответили, да Иван и не ждал. Привлек вопросом к себе еще больше внимания и продолжил так же неторопливо, словно наедине с собой рассуждал.

– Сечевой поп отец Никифор часто приговаривает, что каждый, кто за православную веру оружно стоит и за нее живот положит – в раю будет.

Харцызы недовольно заворчали – они ж все отступники, и Корсак поднял голос, перебивая гомон:

– А вдруг это не так? Что если на небесах другое мнение имеют? Сунется моя душа к вратам заветным, а святой Петр ухватит за шкирку и как рявкнет: «Куда прешь, пес шелудивый?! Брысь в Пекло, пока не очистишься!» И законопатят меня на муки адские, невыносимые… Туда, где только огонь, плач и скрежет зубовный. Лет на сто… а то и более.

Похоже, разбойников проняло. Они не подали виду, особенно атаман, но взгляд опустили. Не задумывались об этом, но ведь знали, что легче вьючному коню в игольное ушко протиснуться, чем душам их очиститься. Оттого и свирепствовали, что обратный путь лиходеям заказан был. Как прокаженные стремятся заразить здоровых, так и им сладко было отнимать чужую жизнь, зная, что проклятые, и хуже все равно не будет. Поэтому в следующее мгновение на запорожца уставилась дюжина горящих ненавистью глаз.

– Вот я и думаю… – заторопился тот, понимая, то еще мгновение и его перестанут слушать. – Может, здесь помучиться напоследок? День, два… даже неделя… это ж не вечность. А святой Петр, глядишь, перенесенные страдания и засчитает. Стоит овчинка выделки или нет, как думаете?

Ответа на свой вопрос Иван не услышал. Поскольку Дьяк в этот момент зачем-то посмотрел в сторону его побратима и аж покраснел от злости. Как только не лопнул?..

– Остолопы! – заорал, брызжа слюной. – Уши развесили! А пока этот нам зубы заговаривал – второй сбежал!.. Догнать! Поймать! На кол! Обоих!

И давая выход злобе, с такой силой врезал Корсаку кулаком в зубы, что у того в глазах померкло, – и запорожец опять рухнул наземь, как не живой.

– Да, Иван… – помотал головой Полупуд. – Казак ты, скажу откровенно, так себе, как и все мы, грешные. Из самопала в стену куреня с пяти шагов попадаешь. Саблю в руке тоже крепко держишь, ветром не выдует… Зато языком ворочать умеешь, не чета другим. Слова как картечь из гаковницы[34]вылетают.