Небьющееся сердце - Инна Бачинская

– Стихи!

– Чьи?

– Сербского поэта, не помню имени… прочитал когда-то в журнале и запомнил, оказывается. Я их уже целую вечность не вспоминал.

– А дальше?

– И нежным голосом слагаешь песни ты, дыхание твое из лепестков огня, ты милая моя, ты нежная моя… слова твои просты, любимая моя…и… Нет, не помню дальше!

– Вспомни!

– Ну, ладно… что же там еще было… а, вспомнил! «Я вижу сны в стихах, во сне идут часы, сжигаются мосты, прикосновением ложатся на уста, как дождь твои власы, из пчел твои персты…» Все! Теперь действительно все! Знаешь, есть слова и фразы, которые остаются в памяти на всю жизнь. Спрятаны и ждут своего часа. «Как дождь твои власы, из пчел твои персты…» Это про тебя!

– Почему?

– Ну, я всегда представлял себе красивую женщину с печальными глазами… длинные волосы ее пахнут дождем, лугом и пыльцой цветов… твои волосы пахнут травой и цветами. – Глеб зарылся лицом в Олины волосы и глубоко вздохнул. – И у тебя печальные глаза!

– А персты из пчел?

– Твои теплые тонкие пальцы подрагивают от жизненных токов как крылышки пчел… и пахнут медом.

– Пожалуйста, вспомни еще!

– Еще? Даже не знаю… Сто лет не вспоминал стихов… знал когда-то много, да теперь все забылось! Сейчас, сейчас, погоди… Зачем приходишь ты ко мне во сне? – начал он неуверенно, вспоминая полузабытые строчки.

Глеб замолчал. Молчала и Оля.

– Ну вот, – сказал Глеб, – я совсем тебя заморозил своими стихами. Давай о чем-нибудь повеселей. Все стихи о любви печальные. Как будто не бывает счастливой любви. Наша будет очень счастливой! Правда?

– Да, – отозвалась Оля, но как-то неуверенно, – а чем кончаются твои стихи?

– Не помню, – ответил Глеб.

– Помнишь! Я же знаю, что помнишь! Говори!

Воцарилось молчание. Потом Глеб сказал:

– Э, да ты, никак плачешь? Неужели такие плохие стихи?

– Не знаю. Мне его жалко… Кто это?

– Автор – замечательный поэт, лингвист, историк и философ Иван Франко. А вот перевод… Перевод вашего покорного слуги! Сделан в старших классах средней школы, много лет назад. Был молод, увлекался.

– Это твой перевод? Еще в школе?

– О да, я был ранний. А что, очень плохо?

– Замечательно! Почитай еще!

– Ну уж, нет. На сегодня хватит. Кто сказал, что парочка сонетов вполне способна убить самое нежное чувство? В своем чувстве я уверен, а твое испытывать не будем. И вообще, это не про нас. Я не хочу, чтобы ты являлась мне во сне. То есть нет, хочу, конечно, но и наяву тоже. И наяву и во сне. Всегда! – Глеб прижался губами к лицу Оли. – Слышишь? Всегда! И никаких стихов.

– Почему?

– Они на тебя плохо действуют, ты плачешь. Интересно, всякие или только мои?

– Только твои.

– Я так и знал.

Они еще долго лежали, целуясь, неторопливо разговаривая, вспоминая всякие истории из другой жизни, смешные и несуразные, давно забытые, которые вдруг взяли и вспомнились именно сейчас… разбитая коленка… первая любовь – девочка с косичками из параллельного класса… крапива, в которую села маленькая Оля… гусь, вроде Старика Собакина, ущипнувший ее под мышкой, когда она подняла высоко над головой руку с зажатым в кулачке печеньем… а было ей тогда года три от роду.

– Ах ты моя бедная, – сказал Глеб, – больно было?

– Не помню уже, – призналась Оля. – Наверное, мама рассказывала, что я долго плакала…

Они неторопливо встали, долго принимали душ, долго завтракали, смеясь над волчьим аппетитом, который оба испытывали, перебивая друг дружку, вспоминая новые и новые истории, которыми тут же спешили поделиться… Им многое нужно было рассказать друг другу… Мир вокруг менялся на глазах, наполняясь новым смыслом. Все стало другим. Лес был другим, собаки были другими… Другим был теплый от солнца пол веранды, по которому хотелось ходить босиком.

После завтрака Оля собралась прогулять собак, а Глеб остался ждать кровельщика, пообещав догнать их, как только освободится.

Они шли по лесной тропинке: молодая загорелая женщина в открытом сарафанчике – ромашки на голубом поле, – и три собаки. Вернее, Оля, Тинка и Дэзи шли по тропинке, а Цезарь мотался по лесу, время от времени подбегая к ним проверить, все ли в порядке. Было уже за полдень. Знойное марево висело в воздухе, размывая четкие контуры лесной светотени. Пахло нагретыми на солнце травами и корой деревьев. Лес жил своей жизнью. По сложным траекториям проносились стрекозы, неторопливо и солидно пролетали божьи коровки, цветочные мухи и дикие пчелы, выписывали балетные па мотыльки. Оглушительно звенели кузнечики. Стучал дятел. Щебетали лесные птахи.

Дэзи облаяла большой муравейник, и они долго стояли над ним, рассматривая деловитую суету больших рыжих муравьев-работяг, тащивших на себе тонны груза. Тут и там мелькали красные бусины земляничин, рассыпанных на солнечных полянах. В высокой траве отчетливо выделялись зелено-желтые пуговки молодой пижмы, терпко-полынная кашка тысячелистника, дикие астры.

«Надо будет собрать букет… на обратном пути, – подумала Оля. Счастье переполняло ее… – Все будет хорошо, – думала она, – все обойдется».

– Все обойдется! – произнесла она громко, словно пробуя слова на вкус, и засмеялась – Все будет хорошо! У меня все будет хорошо! Просто замечательно!

Она закружилась, раскинув руки. Дэзи радостно залаяла, а Тинка опасливо отошла в сторону.

Они углубились в лес – там было сумрачно, сыро и очень тихо. Где-то высоко наверху слегка пошумливали от ветра верхушки деревьев и оттуда вниз доносился ровный, едва слышный гул. Солнечные лучи копьями пронизывали темно-зеленые ели, упираясь в невидимого змея – врага рода человеческого. Чаще стала попадаться натянутая тетивой паутина, покрытая каплями непросохшей росы. Мох ковром устилал землю, пружинил под ногами и скрадывал звуки шагов.