Зак и Мия - А. Дж. Беттс

– Отлично, отлично! Давай не сейчас.

– Я про Мию спрашиваю, если ты не поняла.

– Да все я поняла. Давай не сейчас, правда.

– Бекки, ну что ты в самом деле!

Она опускает экран ноутбука и снова шипит:

– Ты сам просил держать ее в секрете!

– Не от меня же! Где она?

– Ты боишься, что я ее съем? Она слишком костлявая.

– Она там, в комнате? Ты к ней заглядывала?

– Сегодня еще нет.

– А зря! Мия существует в двух режимах: башку в песок или ноги в руки. Если решит свалить, то свалит так, чтобы мы не заметили.

– Девочка еле ходит, куда она может «свалить»?

– Она в этом смысле фокусница. Короче, зайди к ней, а?

– Оставь ее в покое, – говорит Бекки. – И вообще кыш, а то мы с Антоном зря тратим трафик, – с этими словами она посылает мне воздушный поцелуй и захлопывает окно. Ничего себе.

Я доверился сестре, надеясь на помощь, но никак не рассчитывал, что она начнет командовать положением.

Оставь ее в покое. Ну ладно, вроде бы это подразумевает, что Мия все-таки у нее. Или уже нет?

Я мучаюсь этим вопросом целый день: ни Мия, ни сестра не отвечают на звонки; входная дверь остается запертой, а когда я стучусь, то слышу: «Уймись и читай свою книжку». Только к вечеру удается получить что-то вроде ответа на мои страхи: в гостевой задернуты шторы, но там горит свет. Значит, она еще здесь. Значит, все хорошо.

Джей крутится вокруг меня на тыквенных грядках, лупя меня хвостом. Я сижу на земле и смотрю на этот свет в окне, пока он не гаснет. Потом какое-то время сижу и смотрю в темноту.

Бекки протягивает мне ведро и розовые перчатки.

– Доброе утречко!

– Ну что?

– Ну, что-что…

Я протягиваю малышам соски.

– Ты заглядывала к Мии?

Она неопределенно пожимает плечами. Вот зараза.

– Мама что-нибудь знает?

– Маме не все нужно знать.

Мне, по-видимому, тоже: она опять целый день игнорирует мои вопросы. Ее дом превратился в неприступную крепость. Когда я стучусь в окно кухни в обед, Бекки требует, чтобы я ушел, потому что Мия спит.

– В четыре часа дня?!

– Она вообще много спит, – шепчет Бекки, словно боясь разбудить ребенка. – Наверное, ей важно отоспаться.

Я крадусь вокруг дома к окну гостевой, но не чтобы постучать, а чтобы просунуть записку сквозь створки рамы.

Привет, соседка!

Может, тебе что-нибудь нужно?

Бекки готовит не очень, так что, если хочешь, могу принести тостов или какао. Только скажи.

Если сестра тобой пользуется как рабской силой, тоже свисти, и я тебя спасу.

Короче, я тут рядом.

Зак.

Прошло два дня. Почему она не отвечает?

Молчание не на шутку действует мне на нервы. Следующие два дня я не вылезаю из сарая: занять руки – хороший способ опустошить голову.

Мастерю детали для колыбельки. Пилю и шкурю доски. До конца отвлечься не получается: не могу понять, что за бойкот мне объявили.

На пятый день я не выдерживаю. Бросаю инструменты и направляюсь к дому Бекки с твердым намерением брать его штурмом, если меня опять прогонят.

Бекки стоит на веранде и мажет руку антисептиком.

– Представляешь, эта стерва меня укусила.

– Как это укусила?

– Не приближайся к ней больше. Может, она бешеная.

– А что случилось-то?

– Хотела проверить ее на блох…

– Мию?

– Да нет, альпаку! Твою любимую дуру Дейзи.

Я растерян. Бекки цокает языком.

– Ты чего вообще? Я думала, вы с Мией друзья.

Вот это уже нечестно.

– Я тоже так думал! Бекки, что за издевательство, пять дней прошло, черт возьми!

– Зак, успокойся.

– Успокоиться? Как мне успокоиться? Она, может, уже полстраны пересекла…

– Не выдумывай. Она все это время здесь.

– Ты так думаешь или знаешь наверняка? Мия! – кричу я.

– Тише ты! Она в ванной. Зак, не надо… – Бекки хватает меня за плечо, но я вырываюсь и бегу вокруг дома. Стучу в окно ванной, но звук получается слишком глухой, поэтому я снова зову ее.

– Мия!

Я дергаю окно.

– Мия?

– Я здесь, – отвечает тихий голос, затем слышен всплеск воды. Это она.

Я закрываю глаза и кладу руки на стекло. Оно шершавое и холодное.

– С тобой там все хорошо?

– Я в порядке.

Теперь я чувствую себя идиотом-паникером, но зато я больше не мучаюсь неизвестностью. Пусть избегает общения. Главное, пусть не убегает от меня.

А она до сих пор не убежала. И это очень круто.

Я никогда раньше не лежала в такой ванне. Она стоит прямо в самом центре комнаты, огромная и глубокая, с приятной гладкой эмалью. Теплая мыльная вода наполняет ее почти до краев. Я лежу, и она обнимает меня со всех сторон, и в кои-то веки у меня ничего не болит.

Кажется, я здесь уже несколько часов. Время идет медленно, и я его не отслеживаю. Телефон сел, я решила не ставить его на зарядку: параною, что меня по нему можно выследить.

За дверью издает звуки всякая живность. Мычание, блеянье и писк цыплят стали уже привычным фоном.

Мне раньше не нравилось быть в одиночестве. Теперь я только о нем и мечтаю. В больнице все время кто-то приходил с вопросами и уговорами. Им всем было что-то нужно. Я ненавидела каждого. Но сильнее всех я ненавидела мать. Как так получается, что в семнадцать можно сидеть за рулем, трахаться, выходить замуж, а принимать решения насчет целостности своего тела – нельзя?

Я бы предпочла сдохнуть, чем переживать то, что теперь приходится.

Но мне не предложили выбора. Мама сделала его за меня, когда я лежала в операционной. Опухоль опоясала артерию и вцепилась в нее мертвой хваткой.

– Нельзя было медлить, – оправдывались потом хирурги. – Для резекции и пересадки кости было слишком поздно…

На операцию требовалось согласие. Меня не стали будить, просто дали ручку маме. Она поставила подпись и сломала мою жизнь.

Интересно, меня пилили обычной циркуляркой?

Я сползаю по скользкой эмали и погружаюсь под воду, пока не стукаюсь затылком о дно ванны. Вода надо мной расходится небольшими волнами. Слышно, как мое сердце бьется сердитыми синкопами. Удивительно, как этот маленький орган упрям. Стучит и стучит себе, словно все нипочем.