Зак и Мия - А. Дж. Беттс

– Зак, – напоминаю я. – Ты тоже изменилась.

– У тебя глаза, оказывается, серые.

– Вообще-то голубые.

– В этом свете – серые.

Она смахивает с лица челку, а я складываю руки на затылке, сцепив пальцы. Папа так делает, когда ему нужно оценить ситуацию.

Что мы имеем? Девушка материализовалась из палаты с белыми стенами, которая четырнадцать недель как осталась в прошлом, и которая находилась в 500 километрах отсюда. Пожалуй, теперь можно и спросить.

– Как ты сюда попала?

Но она опускает взгляд и молчит.

– С тобой все хорошо?

На это она собирается ответить, но слова как будто застревают у нее в горле, и она морщится, словно нужно глотать колючки.

– Что случилось? – спрашиваю я, уже понимая, что у нее не хватит сил рассказать.

В свой последний день в больнице я хотел распрощаться с Ниной, но она, завидев меня из другого конца коридора, резко развернулась и ушла в другую сторону. Я заподозрил тогда, что она не хочет отвечать на вопросы про Мию, а значит, операция прошла неудачно. Но уточнить не было возможности. Всю дорогу домой мама тараторила, словно нарочно пытаясь меня отвлечь от этих мыслей, и ее даже не пришлось уговаривать остановиться у «Макдональдса», как обычно, хотя меня к тому моменту и перестало наркомански тянуть на бургеры. Я ехал домой, а Мия в это время приходила в себя после наркоза и обезболивающих, и чувствовала себя тяжелой и мутной, возвращаясь в мир. Чем этот мир встречал ее по пробуждении, кроме шрама? Я думал о ней, но ничего не знал, и спросить было не у кого.

– Прости, – говорю я.

Она напрягается.

Хлопает дверца клетки – мама кормит цыплят. Скоро пойдет готовить лавку к посетителям, а Бекки начнет обход на предмет родившихся и умерших. Я должен ей помогать.

Звуки жизни снаружи болезненно вторгаются в молчание, царящее в комнате. Мия натягивает одеяло на голову.

– Мия, зачем ты пришла?

Она молчит, спрятавшись, как в домике.

Что бы сделал папа? Оставил бы ее в покое? Взял бы на руки и понес спасать? Но в духовку она не влезет.

Я надеваю футболку и выхожу из комнаты. На кухне я делаю тосты с сыром, помидором и соусом. Пока они остывают, грею в микроволновке растворимый какао с молоком и затем отношу все в комнату. Мия продолжает прятаться под одеялом, так что я ставлю еду на пол.

Потом я ухожу в гостиную и сажусь на диван с книгой, где делаю вид, что читаю седьмую главу. И так проходит несколько часов.

Когда Бекки заглядывает проверить, все ли в порядке, я извиняюсь и говорю, что мне обязательно нужно дочитать еще три главы. Она с легкостью верит, и мне стыдно, что пришлось ей врать.

Я не знаю, что за жизнь у Мии. Вообще-то я ничего о ней не знаю. Что заставило ее ехать не куда-нибудь, а именно сюда, если в Перте у нее огромная группа поддержки. Помучавшись еще минут десять, я возвращаюсь в комнату. Тарелка и чашка пусты, одеяло скомкано, а Мия стоит у моего шкафа и роется там. Заглядывает в коробки с «Лего», сбрасывает с полки подписанный мяч, находит два «Плейбоя», спрятанные под коллекцией марок. Я даже неловкости не испытываю: ну да, когда-то женские тела казались дивным инопланетным миром.

– Помощь не нужна?

Она вздрагивает и поворачивается.

– Ой. Хельга.

– Зак. Ты что делаешь?

Она вздыхает, задумывается на секунду и признается:

– Мне нужны деньги.

Он предлагает мне 40 баксов из ящика с трусами. Я закрываю глаза и тру пальцами виски. Блин, ну что за отстой?

– Ты чего? Не бойся, трусы чистые, – смеется он.

У меня нет времени дурачиться. Пока я сидела под одеялом, я придумала план D. Олбани, Аделаида, Сидней. Я посмотрела расписание автобусов с телефона, и можно успеть, но мне нужны чертовы деньги, а сорока баксов мне не хватит.

– А больше нет?

Он кивает на жестянку из-под какао.

– Там мелочь примерно за год. Таскать с собой запаришься, правда. Еще могу предложить коллекцию марок – вдруг там есть ценные экземпляры.

– И все?

Я окидываю комнату взглядом в поисках ценностей. Плакаты, трофеи, мяч с автографом, глобус, гантели, даже турник в дверном проеме. Пахнет дезодорантом и грязными носками. Почему-то в пацанских спальнях всегда пахнет одинаково.

– Что это у тебя?

Он сжимает в руке какую-то с виду железную штуку.

– Эспандер, запястье разрабатывать.

– На фига тебе разработанное запястье?

– Физиотерапевт сказал, что полезно…

Так. Не отвлекаемся. В углу вижу телевизор, игровую приставку и диски с играми. На стене – доска для напоминаний с больничной брошюрой и списком запрещенной еды.

– О, мне тоже такое выдали. Правда, у меня список покороче… Двенадцать месяцев без паштета, вот садисты! Хельга, да как ты выживаешь?

На столе – ноутбук, айпод и сваленные в кучу музыкальные диски. На верхнем я узнаю свой почерк. Леди Гага, в палату № 1. Я беру его в руки и провожу пальцем вдоль контуров букв. Такое ощущенье, что я его подписывала две жизни назад. Помню, еще удивилась, зачем ему Гага. И могла бы отдать ему оригинальный диск, но я тогда дорожила всем, что дарил мне Райс. Так что я переписала его и сунула под дверь палаты. Странно, что он его не выбросил.

Хорошо помню стук в стенку в тот первый день. Как будто он не просто стучал, а пытался что-то сообщить. Я иногда слышала его разговоры с матерью. У него были очень живые интонации. Ни у кого в больнице таких больше не было. Когда никто не видел, и он не знал, что я подсматриваю, у него было очень грустное лицо.

Стоп. Я здесь не ради сентиментов. Кладу диск на место, поворачиваюсь.

– У тебя же есть счет в банке?

– Ты что, шутишь?

– А что, похоже?

– Мия, черт, ну нельзя же так просто… ну то есть… ты что, разве не…

– Что тебе непонятно? У меня время тикает!

Он прислоняется к оранжевым занавескам и скрещивает руки на груди.

– Что мне непонятно? Дай подумаю. Я ничего о тебе не знал целых три месяца. То есть, вообще-то я и до тебя этого не знал, да и видел только через окно в двери. И вот ты сваливаешься мне на голову и просишь денег. Это действительно как-то непонятно.

– Почему это непонятно?

– Потому что это ненормально.

– Да нет больше ничего «нормального», Хельга! Ты что, не въезжаешь? У тебя, у меня – теперь все навсегда ненормально! И потом, я же тебя не граблю. Я, скорее, прошу взаймы.

– Но почему у меня?