Поцелуй обмана - Мэри Пирсон

Рейф посмотрел на свою руку там, где я держала ее, потом снова на меня. Сжатые губы дрогнули, взгляд смягчился – но затем, медленно, его словно заполнило что-то другое, холодное, жесткое. Он отстранился.

– Уже поздно.

– Конечно. – Моя рука неловко упала вдоль тела, будто не принадлежала мне. – Я всего лишь хотела поблагодарить тебя, пока ты не ушел. Если бы ты не проходил мимо, не знаю, что бы я делала.

В ответ Рейф только коротко кивнул и исчез в темноте.

Всю ночь я провела на стуле, не спуская глаз с Паулины. Я сидела тихо, стараясь ее не побеспокоить. Целый час она лежала неподвижно, уставившись в стену, потом ее грудь начали разрывать гортанные всхлипывания, они перешли в жалобный плач, напоминающий мяуканье раненого котенка, а под утро с ее губ срывались только тихие стоны: Микаэль, Микаэль, Микаэль… Паулина повторяла его имя без умолку, как будто он был рядом и она обращалась к нему. Я пробовала заговорить с ней, но она меня отталкивала. Время от времени я предлагала ей воду, предлагала помолиться, предлагала, предлагала – но не могла предложить ничего, что бы унесло прочь ее боль.

А ведь утром, вспомнила я, меня вдруг охватил испуг от мысли, что я, возможно, никогда не познакомлюсь с молодым человеком, который так любит Паулину. Теперь-то я, наоборот, боялась, что могу когда-нибудь встретиться с ним. Я бы вырезала ему сердце тупым ножом и скормила чайкам.

Наконец, в предрассветные часы, она заснула, но я все сидела у ее кровати. Я вспоминала, как утром мы с Паулиной ехали мимо кладбища. Уже тогда я поняла что-то, и меня сковал испуг. Что-то случилось. Что-то пошло не так, безнадежно и необратимо. Мурашки по коже. Ветер между надгробьями. Свеча. Молитва. Надежда.

Тихий ледяной шепот.

Холодная костлявая рука на моей шее.

Я не могла понять тогда, что все это означает, но я знала.

Последующие дни пролетели в суматохе, волнениях и хлопотах. Бесконечных хлопотах, в которых я участвовала с радостью. Наутро после получения известия о Микаэле Паулина встала, умыла лицо, выудила три монеты из своего тощего кошелька с чаевыми и ушла в Сакристу. Она пробыла там весь день, а когда возвратилась, на голове у нее был повязан белый шелковый платок – такие платки носили в знак траура вдовы.

Когда она ушла, я сообщила Берди и Гвинет, что Микаэль мертв. Женщины, как оказалось, не слышали от Паулины восторженных рассказов о нем, а что до Гвинет, та и вовсе не знала о его существовании. Поэтому они не могли понять всю глубину ее горя – до тех пор, пока Паулина не вернулась из Сакристы. Она была бледной, как призрак – опухшее от слез лицо совсем сливалось бы по цвету с шелком платка, если бы не темные круги вокруг покрасневших глаз. Моя подруга больше походила на жуткого кладбищенского упыря, чем на прелестную юную девушку, какой была всего день назад.

Больше, чем внешний вид, нас беспокоило то, что Паулина отказывалась разговаривать. Она достаточно терпеливо выдерживала сочувствие и утешение встревоженных Берди и Гвинет, но остальные попытки поговорить оставались без ответа, Паулина только молча отворачивалась. Почти все дни напролет она била земные поклоны, бормоча поминальные молитвы, и лихорадочно жгла свечу за свечой, чтобы осветить Микаэлю путь в следующий мир.

Берди утешало то, что она хотя бы ест – немного, но достаточно, чтобы не упасть без сил. Я знала причину. Это тоже было ради Микаэля и того, что их до сих пор соединяло. У меня не было уверенности, что Паулина вообще прикоснулась бы к пище, если бы я открыла ей всю правду о возлюбленном.

Мы втроем договорились, что будем сообща помогать Паулине, пока она не придет в чувство, разделили между собой ее повседневные обязанности и беспрепятственно позволяли ей отлучаться на поминальные богослужения, как полагалось вдове. Мы прекрасно знали, что Паулина не настоящая вдова, но прочие ведь этого не знали! А мы не собирались никому ничего объяснять. Мне было больно от того, что Паулина отгородилась и от меня – но могла ли я судить ее: ведь я никогда не теряла любовь всей своей жизни, а именно такой любовью был для нее Микаэль.

До празднеств оставалось около двух недель, поэтому дел в таверне было все больше, так что без помощи Паулины мы крутились с рассвета и до последнего гостя вечером. Я вспоминала жизнь в цитадели – там я часто подолгу лежала без сна, размышляя о чем-то, а чаще всего об очередной несправедливости, учиненной кем-то, наделенным большей властью, чем я (это можно было сказать почти обо всех, кто меня окружал). Теперь бессонница меня не мучила. Я сразу проваливалась в глубокий, крепкий сон, и если бы наш дом загорелся, сгорела бы в пожаре, не проснувшись.

Хотя почти все время приходилось крутиться по хозяйству, я все же часто видела Рейфа и Кадена. Удивительно, но, что бы я ни делала, куда бы ни пошла, один из них оказывался рядом, готовый поднести корзину с бельем или вычистить стойло у Отто. Гвинет подтрунивала над их необычным вниманием – но замечу справедливости ради, что это никогда не переходило границы простой услужливости. В большинстве случаев. Один раз я услышала, что Каден мечет громы и молнии. Когда, оторвавшись от уборки, я отправилась посмотреть, в чем дело, он выскочил из конюшни, держась за плечо и громко проклиная лошадь Рейфа. Оказалось, что жеребец укусил его в плечо, да так, что на рубашке проступила кровь.

Я отвела его в таверну, заставила сесть, надавив на здоровое плечо, и постаралась успокоить. Чтобы лучше рассмотреть место укуса, я расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки. Рана была небольшой, лошадь в основном повредила только кожу, но вокруг расплывался багровый кровоподтек величиной с мою ладонь. Я сбегала на ледник, принесла колотого льда, завернутого в тряпицу, и приложила к плечу.

– Я схожу за бинтами и мазью, – сказала я.

Каден возразил, что в этом нет необходимости, но я настаивала, и он уступил. Я знала, где у Берди хранятся разные снадобья, и обернулась быстро. Каден следил за каждым моим движением. Он ни проронил ни звука, пока я наносила бальзам на кожу, но я чувствовала, как от моих прикосновений твердеют мышцы. Когда, аккуратно забинтовав плечо, я положила на повязку мешок со льдом, Каден здоровой рукой удержал мои пальцы, не дав отнять их с плеча – он касался их бережно, как будто это была не просто моя рука.

– Где ты этому научилась? – спросил он.

Я улыбнулась.

– Накладывать повязки? Добрым делам учиться не надо, а я росла со старшими братьями, так что кого-нибудь из нас бинтовать приходилось постоянно.

Его пальцы чуть крепче сжали мою ладонь, Каден заглянул мне в лицо. Я ожидала, что услышу слова благодарности, но прочла в его взгляде нечто большее. Какая-то затаенная, сокровенная нежность таилась в глубине этих сумрачных глаз. Когда наконец он выпустил мою руку и отвернулся, его скулы слегка порозовели. По-прежнему без улыбки он тихо пробормотал «спасибо».

Его реакция привела меня в замешательство, но румянец сошел с его лица так же стремительно, как появился. Он одернул рубашку и поднялся, как ни в чем не бывало.