Чужая кровь. Бурный финал вялотекущей национальной войны - Леонид Латынин

Послушай, что я услышал от своего деда о вас, о человеках, и вашем очередном Боге…

Множество времен назад в одной счастливой стране жил человек, могущественнее и сильнее которого не было на всем свете. Собственно говоря, никто не знал о его могуществе, но так думал сам человек, а у него были все основания думать так, ибо из дома его, прекрасного дома, стоящего на берегу голубого озера, открывался вид на поля и луга, лежащие вокруг этого озера и вокруг дома. И поля эти давали хороший урожай, и стада его год от года множились и крепли.

Прекрасная жена и дети ждали его, когда он возвращался домой, и все же всегда был печален этот человек, ибо он был всегда движим желанием утверждаться в своем могуществе, и уже не радовали его ни власть над своими домочадцами, рабами и окрестными жителями, ни хлеба, от которых ломились амбары его, – ибо что прибавление в лишнюю меру, когда самому человеку так мало надо.

Не утоляет эту жажду ни покупка «Челси», ни доразрушение иерусалимских или вавилонских стен, которое происходит и сегодня; ни завоевание мира, ни даже такая малость, которая со временем оказалась реальностью, – осуществление проекта сотворения империи от поднебесной до поднебесной. И прочие частные и общие забавы аборигенов: имя им – тьма…

И уже не веселили глаза человека новые постройки, растущие вокруг дома его, ибо человек спит на одном месте, и место это невелико, что до громадных пространств телу его?

И однажды оставил он дом свой, и поля свои, и жену свою, и домочадцев своих, и окрестных жителей, и отправился в путь, сжигаемый все той же гордыней могущества, и добрался до самого Бога, который кормил белых птиц с руки, сидя на поляне, и справа от него высилась скала, на которой орлы кормили птенцов своих, и слева голубело озеро, в котором резвились рыбы, зажигаемые солнцем, когда подставляли его лучам свои серебряные и золотые спины.

И сказал человек Богу, остановившись возле него и не преклонив колен перед Ним, ибо он был могущественнее Бога, – так он думал сам:

– Я оставил жену свою, я оставил дом свой и оставил поля свои, потому-то нет на земле человека сильнее меня.

– Что тебя заставило, мой друг, – сказал Бог, – прийти к столь непрактичному для жизни выводу?

– Потому что я все могу, – не смущаясь Бога, сказал человек. – Хочешь, я снесу скалу, которая стоит справа от тебя?

– Может, сначала пообедаешь? – спросил Бог.

Но человек в ту же секунду поднял камень, который валялся у него под ногами, и этим камнем начал долбить гору. Прошло несколько месяцев, и человек скрылся во чреве горы, только глухие удары доносились оттуда до кормящего птиц и улыбающегося Бога, потом смолкли и они.

И через двадцать лет раздался страшный грохот, гора чуть покачнулась, и камни ее потекли вниз по склону, сметая гнезда орлов, которые летели спасти детей своих и гибли, сбиваемые каменным потоком. И место, на котором стояла скала, стало ровным и гладким, и тогда перед Богом поднялся человек, заросший, грязный, с почти безумными, но сатанинскими и гордыми глазами.

– Я сделал то, что говорил, – сказал он. – А теперь хочешь, я осушу озеро, лежащее слева от тебя?

Бог посмотрел на озеро, погладил птиц, которые при грохоте на мгновенье оторвались от зерен, почесал в затылке и, безнадежно спросив, не хочет ли человек отдохнуть, махнул рукой.

И человек взял камень, лежащий у ног его, и вместе с ним нырнул в озеро. Сначала взволновалось оно, потом волны утихли, и в этой тишине прошло еще сорок пять лет.

И вдруг на глазах печально улыбающегося Бога стало убывать озеро, и когда иссякли воды его, Бог увидел стоящего возле воронки высокого белого седовласого старика с бесцветными глазами, который торжествующе улыбался, глядя на Бога.

А вокруг человека чудища и серебряные рыбы разевали рты и извивались в последней судороге.

– Ступай сюда, – сказал Бог, и человек вышел из грязного месива дна и опять гордо остановился напротив.

Бог поднял чуть вверх руки и мигнул человеку, и справа от него вода заполнила озеро, в котором в радости великой рыбы забили своими серебряными телами, слева выросла опять скала, и орлы вылетели из гнезд своих, дабы принести детям своим пищу.

– А теперь, – Бог опустил руки, взял солнечный луч, лежащий на его коленях, и устало протянул человеку, – сломай.

И заплакал человек, ибо он был не только могущественен, он, как оказалось, умел и мыслить; на какое-то мгновенье человек пожалел об истраченных годах и оставленном доме и упал на землю мертвым.

На такое же мгновенье и у Бога появилось желание воскресить человека, но, поняв, что тот опять начнет все сначала, Бог повернулся к птицам и протянул им ладони, до краев полные зерна.

– Что я, если не будет тебя? – сказал Емеля довольно спокойно. Он устал. Из него вышла вся энергия, она вернулась обратно, откуда пришла, – на небо.

– Ты без меня и есть ты. Как ты думаешь, почему в прошлую зиму твоего трехлетнего брата зимой съели чужие волки?

– Их была стая, и они хотели есть.

– Но они не съели никого другого. Мы с тобой спали рядом, нас не тронули. Есть возраст, когда медведь беззащитен даже перед волками. У тебя этот возраст прошел. Ты можешь жить без меня, и пора тебе идти к людям.

– Что я там буду делать?

– Будешь человеком.

– Я и так человек. Я люблю Ждану.

– У тебя еще будет много ждан. Первую ты любил медвежьей любовью, только в радость ей и самому себе. Человеческая любовь, если она – она, это ворожба природы вами от своей хвори и смерти.

Прежде чем через пять лет ты уйдешь к людям, попробуй понять слова, сказанные мне моим Дедом.

И слова эти были:

– Чтобы быть свободным от охотника, знай его законы и живи по своим.

– Да-да, – подтверждал его мысль Емеля, – я незнакомо и не внешне люблю ее.

– Твоя сила решает не все, но если ее нет, за тебя решает тот, у кого она есть, – говорил Дед, и опять соглашался с ним Емеля:

– Она тоже любила меня, и когда смотрела мне в глаза с неба, и когда падал дождь, и когда шел снег, и когда прошла история и наступило время безвременья.

– И еще. Щур – наш предок. И, даже забыв его, не забывай его законы.

– И когда, – кивал головой Емеля, – время перестало двигаться вовсе, я тоже любил ее.

И увидев, что в это время, как и свойственно истинному дураку, Емеля, открыв рот, наблюдает за красно-коричневой мохнатой огромной бабочкой, Дед махнул рукой и, пробурчав: