Дело было так - Меир Шалев

Много лет спустя, когда мои книги были переведены на русский, я был приглашен в Москву на встречу с читателями, для которых язык бабушки Тони и дедушки Арона был родным языком. И там я получил комплимент, которого не получал ни в каком другом месте. Они сказали мне, что, хотя я не пишу по-русски, я — русский писатель. Я сказал им, что это меня не удивляет, потому что на меня повлияли четыре великих русских рассказчика — Николай Гоголь, Владимир Набоков, Михаил Булгаков и бабушка Тоня, о которой они в Москве, возможно, еще не слышали, но которая была совсем, как Гоголь, — тоже рассказывала замечательные истории и тоже родилась и выросла на Украине, только Гоголь родился в селе под названием Сорочинцы, а бабушка Тоня — в селе под названием Ракитное, которое она произносила как «Ракитнэ», и это «Ракитнэ» всегда вызывало у меня представление о чем-то маленьком, уютном и очень красивом.

Самыми интересными из всех бабушкиных историй были рассказы о дяде Ицхаке. Бабушкин брат был одним из первых пасечников в Долине и вообще слыл мастером на все руки. К тому же он был замечательным строителем и, хотя диплома не имел, а был всего лишь почти инженером, тем не менее спланировал и построил много жилых домов и других зданий в своем Кфар-Иошуа. Он даже возвел там водонапорную башню, а уж это в высшей степени профессиональная работа. А еще дяде Ицхаку и его техническим талантам была уготована важная роль в судьбах героя этого рассказа — того американского пылесоса, за которым он, если помните, отправился вместе с Уайти на железнодорожную станцию Тель-Шамам.

Бабушка рассказывала, что потребность вечно что-то мастерить овладела ее старшим братом уже в самом нежном возрасте. В два с половиной года он схватил молоток и принялся ползать по всему дому, заколачивая гвозди в деревянные полы.

— На него кричали, ему запрещали, его наказывали — ничего не помогало…

В конце концов, прабабушка Батия выделила ему квадратный метр пола в углу кухни, и вот — не прошло и недели, как весь этот угол засверкал металлом, сплошь покрытый головками вплотную вбитых гвоздей.

Их младший брат, дядя Яков, получил в наследство от прабабушки Батии ее рост и красоту, но был очень смуглым, — как, впрочем, и многие другие из членов нашей семьи. Ицках не был так хорош собой, но материнские глаза цвета морской волны все-таки тоже унаследовал. И однажды, когда дядя Яков ухаживал за некой «девицей из Хайфы», а ее родители заподозрили, что он «не нашей крови», дело было так: «Пришлось привести к ним дядю Ицхака, чтобы показать, что в нашей семье водятся и другие голубоглазые».

Но дядя Ицхак был героем и многих других, куда более волнующих и пугающих историй. Бабушка рассказывала, например, что в три года его умыкнули цыгане.

— Они связали нашего маленького Ицхака веревками и посадили в мешок, а через три дня полиция царя Николая нашла его в этом мешке на вокзале в Фастове.

А однажды в детстве, когда бабушка и ее братья жили еще в далеком Ракитном и была очень холодная зима, Ицхак убедил сестричку прижать язык к металлическому крану во дворе, и дело было так: ее язык приклеился к замерзшему металлу, и она не могла его оторвать.

Я ощутил физическую боль. Меня прошиб холодный пот. Я не понимал, как это она сидит здесь, на своей веранде, под жарким солнцем Долины, и говорит со мной как ни в чем не бывало, когда на самом деле она стоит там, на занесенном снегом дворе, и ее язык прилип к холодному металлу.

— И что же случилось?

— Меня отделили.

— Как?! — испуганно спросил я, уже рисуя в воображении нож, кровь и страдальческие крики.

— Моше спас меня с помощью теплой воды и деревянной ложки. Но знак остался. Вот, посмотри, — она высунула язык и дала мне рассмотреть его вблизи.

Короче говоря, не случайно дядя Исай попросил именно дядю Ицхака, а не дядю Моше, встретить его пылесос в Тель-Шамаме. Он знал их обоих и понимал, что хотя в некоторых случаях нужны доброта и воображение, но в других предпочтительней человек надежный и крепкий, со здравым смыслом и умелыми руками, который сможет в одиночку выгрузить тяжелый ящик с поезда, поднять его на телегу, благополучно доставить в Нагалаль и там открыть, как следует быть, не нуждаясь в посторонней помощи. А кроме того, сказала мама, у дяди Моше принципов было еще больше, чем у дедушки Арона, и закрытый ящик, да еще присланный из Америки, мог вызвать у него тяжелые идеологические подозрения.

Ицхак был давно посвящен в секрет пылесоса. Уже за несколько месяцев до его прибытия он получил от дяди Исая письмо со всеми инструкциями и подробностями, заучил их наизусть, спрятал письмо в коровнике и никому не сказал ни слова. А когда подошел срок, сказал дедушке Арону, что хочет одолжить Уайти для случки, и то же самое сказал самому Уайти, «потому что Уайти хоть и был жеребцом умным и славным, но хранить секреты не умел».

Итак, «поезд пришел, и дядя Ицхак спустил ящик с американским пылесосом на телегу, и привязал его веревками, и натянул их, как следует быть, и завязал „шоферским блоком“, тем специальным узлом, которым водители грузовиков закрепляют брезент и грузы, а потом сказал Уайти „Н-ну!“ — и они поехали через поля в Нагалаль».

Так они ехали — на картинке, которую ни я, ни мама на самом деле не видели, но которую она описывала во всех деталях и подробностях, а я не забыл ни одной: далекая телега на фоне широкой равнины — белизна лошади, голубизна глаз, желтизна стерни, мамин желтый карандаш и зеленое кукурузное поле. И не только мы — никто не видел эту красоту. Время было жаркое, полуденное, и мошавники вернулись с полей в свои дома, чтобы перекусить и немного вздремнуть. Годы спустя, когда картина стала словами, эти поля зазеленели еще ярче, а голубые глаза заблестели совсем, как сапфир. Солнце вышло, глянуло на лошадь и превратило ее в белое сияние.

Дядя Ицхак, однако, не обращал на все эти красоты ни малейшего внимания. Во-первых, он не видел эту картину, потому что был внутри нее. А во-вторых, его мысли были заняты другим. Его мозг, скрытый лысиной, которая была скрыта под кепкой, его практичный, трезвый и пытливый мозг был занят догадками и предположениями. Он знал, что в ящике скрывается большой американский пылесос, предназначенный для бабушки Тони, и его сжигало техническое любопытство. Но приказ дяди Исая был для него непреложен, и, хотя он никогда не видел американских пылесосов, он все-таки не открыл ящик и не заглянул внутрь.

Что же касается Уайти, то он вообще не проявлял никакого интереса к содержимому ящика и про себя думал, что лучше бы его одолжили у дедушки ради настоящей случки, а не для гнусного обмана, который задевал его чувства и к тому же осуществлялся за его счет. Так это всегда, когда ты в семье единственный четвероногий, грустно размышлял он.

Перед спуском в вади дядя Ицхак снова проверил, хорошо ли натянуты веревки и прочно ли держится ящик. Но свипер, которому уже довелось форсировать огромные реки в Америке и в Европе, даже не понял, чего тут опасаться. И действительно, на этот раз Уайти с легкостью одолел болотистое русло. Он знал, что наедине с дядей Ицхаком нет нужды устраивать обычный спектакль.