Дипломатия - Генри Киссинджер

Представитель Горбачева Геннадий Герасимов[1079] так объяснил смысл происходящего: «Мы, наконец, собираемся покончить с бесконечно повторяемым мифом о советской угрозе, об угрозе со стороны Варшавского договора, угрозе нападения на Европу»[1080]. Однако односторонние сокращения подобных масштабов являются свидетельством либо исключительной уверенности в себе, либо исключительной слабости. На данном этапе своего развития уверенность в себе вряд ли была свойственна Советам. Подобный жест, который был бы невозможен когда-либо в течение предшествующих 50 лет, явился также конечным подтверждением первоначальной версии теории сдерживания Кеннана. Америка создала для себя позицию силы, и Советский Союз распадался изнутри.

Государственным деятелям нужна удача точно так же, как им нужен трезвый расчет. А фортуна просто не захотела улыбнуться Михаилу Горбачеву. В тот самый день, когда он произносил столь эффектную речь в ООН, ему пришлось прервать свой визит в Америку и вернуться в Советский Союз. Опустошительное землетрясение обрушилось на Армению, став в центре внимания газетных заголовков вместо освещения его впечатляющего отказа от гонки вооружений.

На китайском фронте не велось никаких переговоров по контролю над вооружениями, да Пекин и не проявлял к ним какого-либо интереса. Китайцы проводили традиционную дипломатию и отождествляли ослабление напряженности с тем или иным политическим урегулированием. Горбачев начал делать шаги навстречу Китаю, предложив переговоры по улучшению взаимоотношений. «Мне бы хотелось заявить, — сказал он в речи во Владивостоке в июне 1986 года, — что Советский Союз готов в любое время, на любом уровне обсудить с Китаем вопросы дополнительных мер по созданию атмосферы добрососедства. Мы надеемся, что граница, разделяющая — я бы предпочел сказать, объединяющая нас, — вскоре станет линией мира и дружбы»[1081].

Но в Пекине не существовало «психиатрической» школы дипломатии, готовой отреагировать на изменение тона. Китайские руководители выдвинули три условия улучшения отношений: прекращение вьетнамской оккупации Камбоджи; вывод советских войск из Афганистана; а также отвод советских войск с китайско-советской границы. Эти требования не могли быть выполнены немедленно. Они, во-первых, требовали согласия советского руководства, а затем продолжительных переговоров до возможного претворения в жизнь. Горбачеву потребовались добрых три года, чтобы добиться достаточного прогресса по каждому из этих китайских условий, что побудило жестких участников переговоров в Пекине пригласить его туда и обсудить с ним вопросы общего улучшения отношений.

И опять Горбачева преследовала неудача. Когда он прибыл в Пекин в мае 1989 года, студенческие демонстрации на площади Тяньаньмынь были в самом разгаре; церемония его встречи прерывалась протестами, направленными против его хозяев. Выкрики протестующих были позднее слышны даже в зале переговоров в здании Всекитайского собрания народных представителей. Мир внимательно следил не за деталями отношений Пекина с Москвой, а за драмой китайского руководства, борющегося за сохранение своей власти. Скорость развития событий вновь обогнала темпы приспособления Горбачева к ним.

За какую проблему ни принимался бы Горбачев, перед ним вставала одна и та же дилемма. Он пришел к власти, столкнувшись с неуправляемой Польшей, в которой с 1980 года «Солидарность» стала самым мощным фактором. Подавленная генералом Ярузельским в 1981 году, «Солидарность» вновь появилась на сцене как политическая сила, которую Ярузельский больше не мог игнорировать. В Чехословакии, Венгрии и Восточной Германии господству коммунистических партий был брошен вызов со стороны групп, требующих больше свободы и ссылавшихся на «третью корзину» соглашений Хельсинки, касающуюся прав человека. А периодические обзорные заседания Европейского совещания по безопасности поддерживали этот вопрос на плаву.

Коммунистические правители Восточной Европы столкнулись с неразрешимой головоломкой. Чтобы снять внутриполитическое давление, они вынуждены были делать акцент на проведении национально-ориентированной политики, которая в свою очередь заставляла их утверждать собственную независимость от Москвы. Но поскольку они воспринимались собственным населением как марионетки Кремля, то националистической внешней политики было недостаточно, чтобы успокоить свою общественность. Коммунистические лидеры вынуждены были компенсировать отсутствие к себе доверия демократизацией внутренних структур. И тут же стало очевидным, что коммунистическая партия — даже там, где она по-прежнему контролировала средства массовой информации, — не была создана для демократического соревнования, будучи инструментом захвата власти и удержания ее во имя меньшинства. Коммунисты знали, как управлять при помощи тайной полиции, но не знали, как это делать при помощи тайного голосования. Коммунистические правители Восточной Европы, таким образом, попали в порочный круг. Чем более националистической становилась их внешняя политика, тем сильнее становились требования демократизации; чем большей степени достигала демократизация, тем сильнее становилось давление, преследующее целью их смещение.

Советская головоломка оказалась еще более трудноразрешимой. Согласно «доктрине Брежнева» Кремль обязан был бы задавить начинающуюся революцию, которая точила орбиту сателлитов. Но Горбачев не только не годился по темпераменту для подобной роли, но подорвал бы этим всю свою внешнюю политику. Поскольку подавление Восточной Европы укрепило бы НАТО и китайско-американскую коалицию де-факто, а также ускорило бы гонку вооружений. Горбачев во все большей степени оказывался перед дилеммой политического самоубийства и медленной эрозии собственной политической власти.

Спасением для Горбачева было ускорение либерализации. Десятью годами ранее это бы сработало; к концу 1980-х Горбачев уже не мог угнаться за кривой критерия мощности. Его правление в силу этого характеризовалось постепенным отходом от «доктрины Брежнева». Либеральные коммунисты пришли к власти в Венгрии; Ярузельскому было разрешено иметь дело с «Солидарностью» в Польше. В июле 1989 года в речи на Совете Европы Горбачев, похоже, отказался не только от «доктрины Брежнева», обусловливавшей право советской интервенции в Восточной Европе, но и от орбиты сателлитов как таковой, осудив «сферы влияния»:

«Социальные и политические порядки в тех или иных странах менялись в прошлом, могут меняться и впредь. Однако это — исключительно дело самих народов, их выбора. …Любое вмешательство во внутренние дела, любые попытки ограничить суверенитет государств — как друзей и союзников, так и кого бы то ни было, — недопустимы. …Пора сдать в архив постулаты холодной войны, когда Европу рассматривали как арену конфронтации, расчлененную на «сферы влияния»[1082].