Дипломатия - Генри Киссинджер

Радикальнее всего переменилось то, как политические взаимоотношения между Востоком и Западом стали представляться американской общественности. Рейган инстинктивно накладывал друг на друга идеологический крестовый поход и утопическое стремление к всеобщему миру, прокладывая между ними жесткую геостратегическую политику периода холодной войны, что одновременно импонировало двум основным направлениям американской общественной мысли в области международных дел — миссионерскому и изоляционистскому, теологическому и психиатрическому.

На деле Рейган был ближе к классическим схемам американского мышления, чем Никсон. Никсон никогда бы не использовал выражение «империя зла» по отношению к Советскому Союзу, но он также никогда бы не предложил полного отказа от всего ядерного оружия или не ожидал бы, что холодная война может кончиться путем великого личного примирения с советскими руководителями за одну встречу в верхах. Идеологические устремления Рейгана служили ему защитой, когда он позволял себе полупацифистские высказывания, за которые поносили бы либерального президента. А его приверженность делу улучшения отношений между Востоком и Западом, особенно во время второго его срока, наряду с достигнутыми им успехами ослабила остроту его воинственной риторики. Нет уверенности в том, что Рейган смог бы выдержать такое трудное положение и далее до бесконечности, если бы Советский Союз продолжал оставаться крупномасштабным соперником. Но второй срок пребывания Рейгана на посту президента совпал с началом распада коммунистической системы — процессом, ускоряемым политикой его администрации.

Михаил Горбачев, седьмой руководитель СССР по прямой линии от Ленина, вырос в Советском Союзе, когда тот обладал беспрецедентной мощью и престижем. И тем не менее именно ему было суждено председательствовать при кончине империи, построенной на крови и сокровищах. Когда Горбачев пришел к власти в 1985 году, он был руководителем ядерной сверхдержавы, находящейся в состоянии экономического и социального упадка. Когда его свергли в 1991 году, советская армия оказала поддержку его сопернику Борису Ельцину, КПСС была объявлена вне закона, а империя, собираемая на крови всеми русскими правителями, начиная с Петра Великого, развалилась.

Этот крах показался бы фантастикой в марте 1985 года, когда Горбачев был назначен на должность генерального секретаря. Как это происходило при приходе к власти любого из его предшественников, Горбачев вселял как страх, так и надежду. Страх — как лидер сверхдержавы, кажущейся более всего зловещей за свой стиль покрытого тайной правления, и надежду на то, что новый генеральный секретарь ознаменует долгожданный поворот к миру. Каждое слово Горбачева анализировалось в поисках признака ослабления напряженности; в эмоциональном плане демократические страны были вполне готовы открыть в Горбачеве зарю новой эры, точно так же они вели себя со всеми его предшественниками после смерти Сталина.

Но на этот раз вера демократических стран не была всего лишь благим пожеланием. Горбачев принадлежал к иному поколению, чем те советские руководители, чей дух был сломлен Сталиным. У него не было «тяжелой руки» прежних представителей «номенклатуры». Очень умный и обходительный, он походил на несколько абстрактные фигуры из русских романов XIX века — и космополитичный, и провинциальный, умный и все-таки несколько несобранный; проницательный, но лишенный понимания сути стоящего перед ним выбора.

Внешний мир вздохнул с видимым облегчением. Наконец-то как будто бы наступил долгожданный и до того почти неуловимый момент советской идеологической трансформации. До самого конца 1991 года Горбачева считали в Вашингтоне незаменимым партнером в строительстве нового мирового порядка — до такой степени, что президент Буш выбрал украинский парламент, как невероятно это ни выглядело, подходящим для себя местом, чтобы именно с этой трибуны расхваливать достоинства этого советского руководителя и заявить о важности сохранения единого Советского Союза. Сохранение Горбачева у власти превратилось в основную цель западных политиков, убежденных в том, что с любым другим будет гораздо труднее иметь дело. Во время странного, явно антигорбачевского путча в августе 1991 года все руководители демократических стран сплотились на стороне «законности» в поддержку коммунистической Конституции, поставившей Горбачева у власти.

Но высокая политика не делает скидок на слабость — даже если сама жертва не является главной причиной. Таинственность Горбачева достигла предела, когда он выступил в роли умиротворяющего лидера идеологически враждебного, вооруженного ядерным оружием Советского Союза. Но когда политика Горбачева стала скорее отражением растерянности, чем конкретно поставленной цели, положение его пошатнулось. Через пять месяцев после провалившегося коммунистического путча он вынужден был уйти и уступить Ельцину посредством процедуры столь же «незаконной», как и та, что вызвала гнев Запада пять месяцев назад. На этот раз демократические страны быстро пошли на выручку Ельцину, приводя в поддержку своих действий практически те же доводы, которыми пользовались некоторое время назад применительно к Горбачеву. Игнорируемый внешним миром, который только что приветствовал его, Горбачев вошел в отстойник для потерпевших крушение государственных деятелей, преследовавших цели, находящиеся за пределами их возможностей.

Фактически же Горбачев осуществил одну из самых значительных революций своего времени. Он разрушил КПСС, специально созданную для захвата и удержания власти и на деле контролировавшую все аспекты советской жизни. После своего ухода Горбачев оставил за собой разбитые осколки империи, с таким трудом собиравшейся веками. Организовавшиеся как независимые государства, но все еще опасавшиеся ностальгии России по прежней империи, они превратились в новые очаги нестабильности, которым угрожали одновременно их прежние имперские хозяева и остатки различных некоренных этнических групп — часто именно русских, — возникших здесь за века русского господства. Ни один из этих результатов не был даже отдаленно тем, что планировал сделать Горбачев. Он хотел добиться своими действиями модернизации, а не свободы; он попытался приспособить КПСС к окружающему миру; а вместо этого оказалось, что он возвестил крах той самой системы, которая его сформировала и которой он был обязан своим возвышением.

Обвиняемый собственным народом за масштабы обрушившихся несчастий, когда он пребывал у власти, забытый демократическими странами, оказавшимися в неловком положении из-за его неспособности удержать власть, Горбачев не заслуживает ни экзальтированных восторгов, ни бесчестья, попеременно бывших его уделом, поскольку он унаследовал поистине трудный и, возможно, непреодолимый комплекс проблем. Когда Горбачев пришел к власти, размеры постигшей Советский Союз катастрофы уже становились очевидными. 40 лет холодной войны сформировали свободно объединившуюся коалицию почти всех промышленно развитых стран против Советского Союза. Первоначальный его союзник Китай, в силу целого ряда практических соображений, перешел в противоположный лагерь. Единственными союзниками Советского Союза оказались его восточноевропейские сателлиты, удерживаемые в зоне советского влияния угрозой применения силы, являвшейся сущностью «доктрины Брежнева», что вело к утечке советских ресурсов, а не к их приращению. Советские авантюры в «третьем мире» оказались как дорогостоящими, так и не давшими ожидаемого результата. В Афганистане Советский Союз подвергся множеству тех же испытаний, которые выпали на долю Америки во Вьетнаме, основное различие заключалось в том, что на этот раз дело происходило у самых границ широко раскинувшейся империи, а не на каких-то дальних заставах. От Анголы до Никарагуа возрождающаяся Америка превращала советский экспансионизм в дорогостоящие тупики или дискредитирующие страну неудачи, в то время как наращивание Америкой своих стратегических возможностей, особенно СОИ, бросало технологический вызов, с которым застойная и перенапряженная советская экономика перестала справляться. В тот момент, когда Запад начинал суперкомпьютерно-микрочиповую революцию, новый советский лидер наблюдал за тем, как его страна сползала в яму технологической недоразвитости.