2666 - Роберто Боланьо

которая в ту ночь была в Берлине. Временами, уступая сентиментальности, фон Зумпе просила его вернуться в Германию. Я вернулся, отвечал Арчимбольди. Мне бы хотелось, чтобы ты вернулся окончательно, отвечала баронесса. Чтобы ты остался подольше. Теперь ты знаменит. Почему бы тебе не дать пресс-конференцию? Что ж, это, наверное, для тебя слишком. Но хотя бы эксклюзивное интервью с каким-нибудь известным журналистом! Только в моих самых страшных кошмарах, отвечал ей Арчимбольди.

Временами они говорили о святых: баронесса, как многие женщины, ведущие активную сексуальную жизнь, имела склонность к мистике, хотя та, довольно невинная, впрочем, обычно эстетически превращалась в коллекционирование алтарных украшений и средневековых скульптур. Они говорили об Эдуарде Исповеднике, умершем в 1066 году, что отдал как милостыню свое королевское кольцо самому` святому Иоанну Евангелисту, который, естественно, через несколько лет вернул его с паломником, приехавшим из Святой земли. Говорили о Пелагии или Пелайе, актрисе театра в Антиохии, которая, будучи ученицей Иисуса, несколько раз меняла имя и притворялась мужчиной, и жила сотней жизней, словно в припадке безумия или, наоборот, ясности ума, решив, что ее театральные подмостки — все Средиземноморье, а ее единственная и похожая на лабиринт пьеса — христианство.

С годами стало видно, что рука баронессы — которая никогда не печатала на машинке — все больше дрожит. Временами приходили письма, где вовсе ничего нельзя было разобрать. Арчимбольди мог расшифровать только некоторые слова. Премии, чествования, награды, кандидатуры. Чьи премии, его, баронессы? Естественно, его, потому что баронесса была в своем роде воплощенной скромностью. Также он мог расшифровать: работа, издания, свет издательства, что есть свет Гамбурга, когда все уже ушли и только оставались она и ее секретарша, которая помогала ей спуститься по ступеням на улицу, где ее ожидала похожая на катафалк машина. Но баронесса всегда выздоравливала, и после этих агонизирующих писем приходили открытки с Ямайки или из Индонезии, где она, уже более твердым почерком, писала: приходилось ли тебе бывать в Америке или Азии, прекрасно зная, что Арчимбольди никогда не покидал Средиземноморья.

Временами случалось так, что письма приходили реже. Если Арчимбольди, как это часто бывало, менял место жительства, то сразу отсылал послание с новым обратным адресом. Временами ночами он вдруг просыпался с мыслями о смерти, но в письмах избегал об этом писать. Баронесса, наоборот — возможно, потому, что была старше, — часто говорила о смерти, об умерших людях, которых знала, об умерших, которых любила и которые сейчас уже стали лишь кучей костей и пепла, о мертвых детях, которых не знала и так хотела бы узнать, укачивать и растить. В такие моменты кто-то мог подумать, что она сходит с ума, но Арчимбольди знал, что она всегда уравновешенна, честна и откровенна. На самом деле баронесса очень редко врала. Все было ясно с тех пор, когда она прибывала в родовое гнездо, вздымая тучу пыли над грунтовой дорогой, в компании своих друзей, золотой берлинской молодежи, невежественной и высокомерной, за ними Арчимбольди наблюдал издалека, из одного из окон дома, когда они, смеясь, выходили из машин.

Однажды, вспоминая те дни, он спросил, удалось ли ей что-нибудь узнать о ее кузене Хуго Хальдере. Баронесса ответила, что нет, что после войны никто ничего так и не слышал о Хуго Хальдере, и Арчимбольди, пусть всего несколько часов, представлял, что на самом деле он и есть Хуго Хальдер. В другой раз, говоря о его книгах, баронесса призналась, что ни разу не дала себе труда ознакомиться хотя бы с одной из них, ибо редко читала «трудные» и «темные» вещи, подобные тем, что писал он. С годами, кроме того, эта привычка в ней укоренилась, и после семидесяти круг ее чтения сократился до модных или светских журналов. Когда Арчимбольди захотел узнать, зачем она публиковала книги, если их не читала — вопрос скорее риторический, ибо ответ был ему известен — баронесса ответила: а) потому что знала, что это правильно, б) потому что об этом просил Бубис, в) потому что мало издателей читает авторов, которых публикует.

Дойдя до этого пункта, нужно сказать: очень немногие думали, что после смерти Бубиса баронесса станет во главе издательства. Люди ждали, что она продаст его и посвятит себя любовникам и путешествиям — ибо таковы были ее самые известные склонности. Тем не менее фон Зумпе возглавила издательство, и качество продукции не упало ни на йоту: она знала, как ублажить хорошего читателя, а в деле проявила недюжинную предпринимательскую жилку, наличие которой у нее никто и не подозревал. Одним словом: предприятие Бубиса росло и расширялось. Временами, наполовину в шутку, наполовину всерьез, баронесса говорила Арчимбольди, что, если б тот был моложе, она бы сделала его своим наследником.

Когда баронессе исполнилось восемьдесят, в литературных кругах Гамбурга этим вопросом стали задаваться совершенно всерьез. Кто встанет во главе издательства Бубиса, когда она умрет? Кого официально назначат наследником? Составила ли баронесса завещание? Кому оставила состояние Бубиса? Родственников у нее не было. Последней фон Зумпе была собственно баронесса. У Бубиса, если не считать первой жены, что умерла в Англии, вся семья погибла в лагерях смерти. Ни у кого из них двоих не было детей. Не было братьев, сестер, кузенов и кузин (кроме Хуго Хальдера, который к этому времени уже наверняка умер). Не было племянников (если, конечно, Хуго Хальдер не обзавелся сыном). Говорили, что баронесса хочет завещать свое состояние (за исключением издательства) на благотворительные цели и некоторые представители НПО самого интересного вида навещали ее в кабинете так, как кто-то заходит в Ватикан или Банк Германии. Кто же унаследует издательство? О, тут не было недостатка в кандидатах. Более всего судачили о молодом человеке двадцати пяти лет с лицом Тадзио и телом пловца, поэте и ассистенте в Геттингене, которого фон Зумпе поставила во главе поэтического отдела редакции. Но все это, конечно, проходило исключительно по ведомству невероятных слухов.

— Я никогда не умру, — сказала однажды баронесса. — Или умру в девяносто пять лет, что то же самое.

Последний раз она и Арчимбольди увиделись в призрачном итальянском городе. Баронесса опиралась на трость, на голове у нее красовалась белая шляпа. Говорила фон Зумпе о Нобелевской премии и также злословила об исчезнувших писателях — обычае, навыке или шутке, которая ей казалась более американской, чем европейской. На Арчимбольди была рубашка с коротким рукавом, и он слушал со всем вниманием, ибо со временем стал глохнуть, и смеялся.

Итак, наконец мы дошли до сестры Арчимбольди, Лотте Райтер.

Лотте родилась в 1930 году — золотоволосая девочка с голубыми глазами, как и ее брат, правда, она не вытянулась так, как он. Когда Ханс