Святой сатана - Анатолий Олегович Леонов

– Не дите. Свой разум имеется. Чего зря воздух гонять? – не оборачиваясь, отмахнулся Шереметев и скрылся за скрипучей воротиной покосившегося забора.

Оставшись вдвоем, Стромилов бросил на Феону выжидающий взгляд, но, не дождавшись от монаха никаких слов, спросил первым:

– Чего будем делать, отче?

– Искать! – коротко бросил Феона и, что-то прикинув в уме, добавил, по-дружески положив свою широкую ладонь на плечо воеводе:

– Давай сделаем так, Юрий Яковлевич. Сейчас ты вернешься в город и начнешь решительно и оглушительно громко искать царскую невесту в Устюге и его окрестностях. Везде, где посчитаешь возможным. Главное – подальше от монастыря.

– Загадками говоришь, отче. Объясни, зачем?

– Я думаю, что девушка все еще спрятана в обители.

– Откуда такая уверенность?

– Не стали бы похитители еще раз искушать судьбу и вывозить Хлопову из монастыря после того, как опростоволосились с отцом Симеоном. Скорее всего – затаились и ждут!

– Не знаю, – скривился воевода, точно внезапно почувствовал острую зубную боль, – что-то ты намудрил, отец Феона. Они из здорового мужика сито сделали и к свиньям бросили. Что им какая-то девка? Могли уже убить и прикопать в ближайшем леске или в воду сбросить. А, может, везут тайными тропами в сторону Кичмень-городка.

– Могли, конечно, – охотно согласился монах, – а кто тебе мешает проверить? Главное, не приближайся к монастырю без особой нужды. Когда потребуется, я сам тебя позову.

Стромилов помялся, принимая непростое для себя решение. Наконец с сомнением произнес:

– Хорошо, а что сам будешь делать в это время?

– Хочу проверить возникшее у меня подозрение по поводу того, кто может стоять за этими преступлениями. Если я прав, то противник наш – изувер убежденный и неисправимый. Даже страшно подумать, что он может сделать с несчастной девушкой, попавшей ему в лапы!

– Опять тени прошлого? – насторожился воевода.

– Угадал, – кивнул Феона. – Очень далекого прошлого!

Глава двадцать вторая

Во время вседневной Утрени, когда насельники и гости обители находились в храме и упоенно возносили молитвенные прошения Великой ектеньи[62], отец Феона, сопровождаемый незаменимым Маврикием, украдкой пробрался к избам-кельям, расположенным у монастырской стены со стороны пяти аспид Троицкого собора. Первая в ряду изб, если направляться к ним от Северных ворот, с недавних пор служила временным обиталищем пресвитера Варлаама. Именно она вызвала особое любопытство отца Феоны, без лишних размышлений решившегося на тайный досмотр чужих покоев. По обыкновению в обители кельи никогда не закрывались на замки и засовы. Считалось, что честному иноку нечего скрывать от монастырской братии. Но всегда готовый к различным неожиданностям отец Феона, прежде чем открыть дверь, на всякий случай внимательно изучил дверной косяк. Как выяснилось, предусмотрительность его была отнюдь не лишней. У самого порога он заметил тонкий человеческий волос, посаженный на два маленьких кусочка желтого воска. Откроешь дверь, и хозяин точно будет знать, что без него в доме побывал незваный гость. Сразу возникал вопрос – зачем монаху такие предосторожности, если ему нечего скрывать?

Открыв секрет Варлаама, Феона, приглушив до шепота свой зычный голос, дал указание Маврикию сторожить вход и вернуть на место сорванную «печать», а сам осторожно, стараясь не шуметь, проник вовнутрь избы. Холодные сени любопытства не будили, поскольку в них, кроме скрипучей лежанки и рваного пестеря[63], ничего не было. Зато горница, где жил отец Варлаам, напротив, вызывала живейший интерес. Видимо, пресвитер привык жить на широкую ногу даже вдали от дома.

Часть кельи занимала большая каменная печь, сложенная по северному обычаю «насухо», без скрепляющего раствора. Рядом с печью стоял широкий одр под сенью из роскошного червленого атласа. Полдюжины пуховых перин, пышной кипой лежащих на пресвитерском ложе, говорили о том, что Варлаам – радетель строгой монашеской аскезы – наедине с собой отступал от заявленных правил и любил понежиться в мягкой постели. Само по себе это не было преступлением, в монастырях жили всякие люди, отличные друг от друга и достатком, и нравственной мерой. Однако очевидное двуличие пресвитера насторожило и в то же время убедило монаха в обоснованности собственного проступка. Отбросив последние сомнения, он продолжил осмотр.

Обычный стол Варлааму заменяла изящная конторка на резных ножках, снабженная надстройкой с многочисленными полками и ящиками, инкрустированными перламутром и сусальным золотом. Рядом стояли два массивных на вид английских стула с высокими спинками и несколько сундуков, набитых предметами, к монашеской жизни имеющими весьма отдаленное отношение.

Отцу Феоне показалось странным то обстоятельство, что в келье у пресвитера не было ни одной книги, кроме потрепанной псалтыри, лежащей на аналое. Вероятно, они находились в одном из многочисленных ларцов, стоявших под косящатым окном[64], в том месте, где обычно располагались лавки-лежанки. Монах решил не забивать голову второстепенными вопросами и, по возможности, проверить свою догадку потом, если хватит времени. Сейчас же, покончив с беглым осмотром, Феона первым делом направился к камени[65]. Его тонкий нюх сразу уловил едва различимый запах гари, исходящий от печки.

Это было весьма подозрительно, поскольку на Руси печи топили с Покрова[66] до Благовещенья[67], а никак не в конце июля. Сняв заслонку, отец Феона сунулся в самое горнило, но ничего, кроме горки свежего пепла, не нашел. Единственное, что было очевидно – в печи недавно жгли что-то объемное и легко воспламеняющееся, вроде тюка одежды.

Кряхтя от неудобства, монах выбрался наружу и, вытирая руки о прихваченный в сенях льняной сударь[68], подошел к конторке пресвитера, откинул лощеную крышку и, усевшись верхом на стул, самым тщательным образом осмотрел заморскую безделицу. По своему опыту он знал, что такие кабинеты нередко имели какую-нибудь хитрость. Поочередно проверив многочисленные ящики и полки, он не нашел в них ничего примечательного, но вот бюро, обтянутое мягкой телячьей кожей, вызвало любопытство. Ровно посередине столешницы находился прямоугольник размером две на три четверти[69] с едва отличимым по краям зазором толщиной едва ли в половину человеческого волоса. Сомнений не оставалось – это тайник. В поисках его скрытого механизма Феона обратил внимание, что единственным бесполезным элементом конторки служила перламутровая розетка на левой боковой стенке, в то время как на правой такой не было.

Феона осторожно потрогал ее руками и мягко потянул вниз. Розетка тихо щелкнула и легко поддалась. Монах испугался, что сломал хрупкую вещицу, но оказалось, розетка служила обычным рычагом запирающего устройства. Потайной ящик бесшумно выдвинулся из бюро на высоту не менее шести вершков и замер. Представлял он из себя большой деревянный ларец с плоской крышкой, обтянутой телячьей кожей. Запирался ларец врезным замком, судя по всему, не очень сложной конструкции.

В связи с особенностями былой службы отцу Феоне не составило большого труда открыть сундук при помощи сапожного шила и гнутого гвоздя, найденных в берестяном пестере, пылившемся в сенях. Замок жалобно лязгнул и легко поддался, уступая сноровке инока. Откинув тяжелую крышку, Феона заглянул внутрь. На дне ларца лежал сверток из черного французского бархата, за аршин которого торговец на рынке свободно мог запросить целый рубль. Вытащив сверток, отец Феона осторожно развернул материю и не сдержал удивленного возгласа. Он держал в руках книгу, в переплетной крышке из дубленой кожи пепельного цвета, подозрительно похожей на человеческую.

– Liber Juratus Honorii, – прочитал Феона название, вдавленное