Все хорошо! - Татьяна Белкина

Черта я хочу лобзать!

— Сделайте милость, Чесноков, подавитесь пельменем! — невежливо сказал книгоиздатель Сойкин, не отрываясь от статьи про конец света, обещанный Великим Мавром корреспонденту газеты «Гардиан».

— Как вы так можете не вникать в литературную ценность моей работы!

— А я как раз вник, Чесноков!

Назревающую ссору прервало появление известного писателя Куприна в его дежурной тюбетейке. Он снял пальто и молча уселся рядом с Сомовым. Тот, так же молча, подвинул ему наполненный стакан. Куприн выпил.

— Константин Андреич, что ж ты мне иллюстрации обещанные не несешь? — попенял другу Куприн, разглядывая наброски карикатуры.

— А я, Александр Иванович, ожидаю, когда вы мне должок отдадите, — парировал Сомов.

— Издатель, гад, гонорар не платит! — гневно возразил писатель.

— Как так «не платит»? Третьего дня заплатил-с! — возмутился книгоиздатель Сойкин.

— Так он уж пропил все! — восторженно воскликнул Чесноков. — Хотите, эпиграмму расскажу? Гиляровский написал, не я, — предупредил он, опасливо взглянув на Сойкина.

Если истина в вине,

Сколько ж истин в Куприне?

Скучающая публика с удовольствием рассмеялась.

Писатель Куприн отодвинул стул, подошел к Чеснокову, взял вилку со стола и принялся накалывать на нее пельмень.

— Неужто вы, Александр Иванович, закусить решили? — хохотнул Чесноков, отчего его круглый животик смешно затрясся.

Куприн посмотрел на пельмень, потом на животик и аккуратно приколол к последнему вилкой на славу слепленный давыдовский продукт.

Чесноков заверещал.

Петух Будимир, все это время наблюдавший за залой из приоткрытого окна, не мог уже переносить такого бедлама и влетел в помещение. Надо было остудить пыл писателя, а то, не ровен час, в участок заберут! Кто ж ему зерно на подоконник сыпать будет? Будимир подлетел к разгоряченному автору и точным движением подхватил с его головы расшитую тюбетейку. Писатель отвлекся и бросил ошалевшего Чеснокова, пытаясь поймать птицу. Будимир ретировался к окну. Все повскакивали и давай кто чем размахивать. В суматохе выронил наш крылатый герой тяжелый головной убор, да и упал тот прямо на голову черту лысому, что под окошком в кресле от хохота крючился. Черт, не будь дурак, вскочил в окно, за Будимиром вслед, да и был таков.

Публицист Валдазов вдохновенно дописывал заказную статью:

«Еще один пример беспробудного пьянства пришлось мне наблюдать вчера в ресторане „Капернаум“, что на Владимирском, 7. Писатель Куприн, известный своим пристрастием к зеленому змию и крутым нравом, приколол к животу коммерсанта Чеснокова пельмень в ответ на неуважительное поведение последнего. По словам бармена упомянутого заведения, „писатели — пьют зло-с. Злее писателя один только мастеровой пьет-с“.

Зеваки же на Литейном наблюдали в тот вечер удивительное зрелище — белый голубь летел через весь прошпект необыкновенно низко и как будто что-то синее и тяжелое в клюве нес. Другие, видимо только вышедшие из питейных заведений, уверяют, что голубь ничего не нес, просто следом летел, а головной убор с синими звездами, похожий на тюбетейку, плыл по воздуху сам по себе до самого моста, а потом поплыл через Неву, но уж не над мостом, а под ним. Самые отчаянные фантазеры уверяют, что в это время у Литейного появился мост-двойник, который вырастает из тумана раз в сто лет и ведет то ли в ад, то ли в рай, то ли в прошлое, то ли в будущее».

МИЛЛИОН

Александр Иванович Добряков, кандидат и даже без пяти минут доктор математических наук, не всегда был Александром Ивановичем и кандидатом. Буквально вчера, каких-то два десятка лет назад, он еще был Сашкой, Санькой, Алексом или просто Добряком, любил пирожное «картошка», кино «Назад в будущее» и соседскую дворнягу по кличке Компостер. Еще он любил ходить в поход, группу «Наутилус Помпилиус» и книжку «Золотой теленок», которую подарил отец. А еще… Впрочем, проще перечислить то, что он не любил: всего две вещи — скрипку и отсутствие логики.

Его родитель, скрипач знаменитого оркестра знаменитой филармонии Иван Сергеевич Добряков, а впоследствии Джон Добрякофф в другом оркестре и другой концертной организации, мечтал о лаврах отца Моцарта, но вскоре испытал глубокое разочарование. Сын не то чтобы не имел слуха или был туп. Он был категорически неартистичен и катастрофически несговорчив. Жили они не богато и не бедно, отдельная «двушка», не коммуналка, на Гороховой, иногда гастроли, и тогда в квартире появлялась новая мебель, телевизор, даже магнитофон «Sony» — предмет зависти всего класса. Все было бы ничего, если бы не эта проклятая скрипка. Маман, Александрина Давыдовна, преподавала в музыкальном лицее, куда, естественно, заперли и Сашку, видимо для того, чтобы каждый день ездить по ушам этим проклятым смычком, проколупывая в мозгах дырку, в которую, как кипяток, вливали всех этих Паганини, Брамсов и Гайднов, приговаривая: «Ничего из тебя не выйдет».

«Где же логика? — спрашивал отупевший от гармонии Сашка. — Если из меня все равно ничего не выйдет, зачем мучиться?» Вопросы зависали в воздухе, как капли осеннего дождя, который не проливается на землю, а пропитывает все вокруг, и вдруг ты уже не понимаешь, где дом, а где отражение, где река, а где мост, где ботинки, а где лужа. Маман поставленным голосом доходчиво объясняла, что он обязан соответствовать своей фамилии и не подрывать ее авторитет, а также репутацию отца.

Однажды, когда город окончательно размяк, как хлеб в киселе, отец вышел из дома с потрепанным гастрольным чемоданчиком и футляром, надежно прикрывающим уникальную скрипку, единственное приданое Александрины Давыдовны, и превратился в отражение, в неясный скрипучий голос на другом конце телефонного кабеля, соединяющего континенты. Спина Маман стала еще прямее, голос еще увереннее, а объяснения еще непонятнее. Сашка не мог взять в толк, как можно было уехать на другой конец света, бросить его и мать от большой к ним любви?

«Где же логика? — рассуждал озверевший от трех часов в очереди за колбасой неудавшийся скрипач. — Если любит, стоял бы сам за продуктами!» Муки Сашки усугубляли внезапно нахлынувшие пубертат и капитализм. И то и другое противоречило здравому смыслу и было под стать охватившей всех подружек Маман эпидемии слабоумия с заряженной магами водой, телегипнозом и снятием порчи.

Алекс уже не искал логику в компоте из пустых обещаний и смешных иллюзий, который в небогатом меню из двух блюд называется «жизнь». Однако второе блюдо было еще менее привлекательным, и Алекс после школы, задвинув консерваторию, поступил на матфак, закончил аспирантуру по кафедре логики и теории систем и был направлен в «Холодильник» — Институт низкотемпературных технологий на улице Ломоносова. Законсервированный и гармоничный, жил он себе и не тужил особенно ни о чем, кроме категорической нехватки двух вещей — любви и денег.

Женщин Александр Иванович не понимал. Неадекватность их реакций предлагаемым обстоятельствам препятствовала устойчивой коммуникации, а уж тем более женитьбе. Впрочем, еще в тот хлюпающий затихающими шагами отца вечер он понял, что не станет так рисковать. Завести ребенка и бросить? Где же логика? А если жизнь с чужой теткой станет адом? Единственная женщина, которой прощалась невыносимая легкость ее бытия, — Маман.