Ангел из Галилеи - Лаура Рестрепо

Сестры Муньис, заметив, как я замерла перед антильскими сливами, спросили, не хотела бы я их попробовать, и, прежде чем я отправила в рот первую, в моей памяти ясно всплыл их сладкий, чуть пресноватый вкус, вкус моего детства.

Сестры оказались симпатичнейшими из ведьм: обе в передниках с большими карманами, как у Мамы Ноа. Руфа молчала и слушала, а Чофа, наоборот, тараторила словно сорока, у нее был врожденный дефект — вывих тазобедренного сустава. После слив нам подали фиги и еще ежевику, абрикосы, черпачок домашней арекипы[23], а сестры стояли рядом, уперев руки в боки, и ждали, пока мы с Орландо похвалим их кушанья. Я накупила у них всего, что было, — загрузила полный багажник.

Тем временем мы не прекращали болтать. Для того чтобы Чофа рассказала все, что она знала о прошлом моего возлюбленного ангела, не было даже необходимости ее расспрашивать. Но сначала она выставила Орландо, сунув ему денег за то, что он принесет заказанные продукты из лавки.

— Лучше, чтобы ребенок ничего этого не слышал, — сказала она, когда он с явной неохотой удалился.

Вот первое, о чем сообщила мне Чофа Муньис: отец доньи Ары, Никанор Хименес, был пьяницей.

— Он много командовал и мало делал — бесчувственная скотина, пропитанная алкоголем, из тех невеж, что встречаются в этой стране. Он признавал единственное решение любой проблемы — вытащить ремень и всыпать как следует кому угодно, кто под руку подвернется, но в первую очередь доставалось жене. Бедняжка, ее звали Лутрудис, она не была плохой, просто характером напоминала запуганного зверька.

— Никанор Хименес был тем самым дедом, который подарил ангела цыганам, — сказала я.

— Такова легенда, однако он никогда не дарил его никаким цыганам. Так говорили, каждый раз, когда терялся ребенок, люди говорили, что его забрали цыгане. Он поступил иначе: отдал младенца любовнице, которая у него была в квартале Ла-Мерсед, чтобы она его вырастила. Эта женщина, очень распутная, взяла на себя заботу о ребенке, не испытывая к нему никакой любви, она почти не разговаривала с ним и кое-как кормила, только чтобы поддерживать в нем жизнь. Но ребенок рос и, несмотря ни на что, был очень красив и нежен, он играл в своем углу с какой-нибудь банкой или палочкой — ему любая вещь годилась. Так он проводил часы, никому не докучая, говорят, что никто ни разу не слышал, чтобы он плакал. Возможно, когда дед увидел его красоту, он и решил совершить сделку.

— То есть он его все-таки продал…

— Но не цыганам. Я не знаю, как он прознал, что одна пара богатых иностранцев, люди уже в возрасте, хотели усыновить колумбийского ребенка. Он забрал своего внука, купил ему одежду и на несколько дней привез к себе домой, чтобы бабушка Лутрудис вымыла его и подкормила, потому что его никому нельзя было показать таким грязным, обросшим и истощенным.

— Но если ребенок попал в дом, как же об этом не узнала Ара?

— Дон Никанор сделал так, чтобы все это совпало с паломничеством, которое ежегодно совершала Ара, проводя неделю в одном из монастырей Бояки, и никогда не пропускала. Когда она вернулась, все следы были заметены, и она так и не узнала, что ее сын побывал там.

— Как же получилось, что никто ей не рассказал? Простите, донья Чофа, и вы, донья Руфа, но если вы все знали, то почему же не рассказали бедной женщине, которая сходила с ума по своему сыну?

— В то время мы жили очень далеко отсюда, — вмешалась Руфа в первый и последний раз. — И даже не были знакомы ни с кем из этих людей. Все, что вы слышите, — это то, что позже моя сестра восстановила по слухам, ведь ни одна из нас не была тому очевидицей.

— Очень спокойный и очень красивый, — Чофа продолжила как ни в чем не бывало. — Никанор отвел ребенка к иностранцам и запросил у них очень высокую цену. Он мог шантажировать их, потому что они не были женаты, а были братом и сестрой, и потому им нельзя было усыновить кого-то законно. Однако, должно быть, они торговались, и он скорее всего сделал им скидку за то, что ребенок не говорил. О скидке стало известно, потому что дон Ника какое-то время ходил злым, рассказывая каждому, кто хотел его выслушать, что проклятые иностранцы — жадный народ.

— А мать Ары, сеньора Лутрудис, она разве не испытывала жалости к собственной дочери и собственному внуку? Я не могу в это поверить.

— Я уже говорила, что единственным желанием Лутрудис было, чтобы муж не лупил ее ремнем. Но продолжим рассказ.

— Одну секунду, донья Чофа. Откуда были эти люди, эти иностранцы, вы знаете?

— Иностранцы из Европы. Кто знает, откуда они, Европа большая! И, уже получив ребенка, они покинули нашу страну, которая им ни капельки не понравилась. Там они много путешествовали, отдали его учиться, и мальчик начал говорить, по слухам, не на одном, а на нескольких языках.

— Наконец он стал счастливым ребенком…

— Но ненадолго. В Европе умерла сестра, которая его в самом деле любила, и брат вернулся в Колумбию, где, как говорят, он оставил дела, и привез с собой уже выросшего юношу. Но сеньор этот был вспыльчивый, с чертовским характером, да и староват уже был для того, чтобы воспитывать юношу. Кроме того, тот был акселератом, потому что уже тогда, в свои одиннадцать-двенадцать лет, выглядел настоящим верзилой.

Тут вошел Орландо с продуктами — он прибежал обратно бегом, чтобы не пропустить историю. Донья Руфа пообещала ему удвоить вознаграждение, если он принесет ей с рынка несколько пучков кучерявой петрушки. Орландо, подумав как следует, принял предложение, но поставил условие: прежде пусть ему дадут стакан воды, потому что он очень хочет пить. Он делал долгие паузы между глотками, ожидая, что Чофа вновь начнет рассказывать, но она сменила тему и решила поделиться со мной секретом, как убрать горечь из лимонной корки. Едва Орландо ушел за петрушкой, Чофа продолжила:

— Юноша рос робким и нелюдимым, но, войдя в отроческий возраст, не избежал всякой пакости, характерной для этого периода. Он попробовал наркотики и стал курить марихуану, ходят слухи, что он воровал деньги у своего приемного отца на свои прихоти. Это мне рассказала одна подруга, родственница той самой любовницы, которую дон Ника держал в Ла-Мерсед. Дон Ника, уже старый и дряхлый, захаживал в дом своей содержанки, чтобы пожаловаться, что иностранцы не держат слово. Кажется, дело было в том, что столько лет спустя приемный отец требовал от него, чтобы он вернул деньги, потому что юноша отбился от рук. Дон Никанор, который был настоящим скрягой, не дал ему ни единого сентаво, и его внук попал в центр реабилитации. Известный мне след обрывается на этом событии, а что было дальше, никто не знает.

— До того момента, как юноша вновь объявился спустя два года в доме своей матери.

— Скажем так: до того момента, как юноша появился спустя два года в доме доньи Ары. Никто ведь не знает точно, ее ли он сын.

Я подождала возвращения мальчика и обнялась на прощание с сестрами Муньис, которые, перед тем как отпустить, добавили мне в подарок еще пару банок консервов. Мы с Орландо садились в джип в молчании.