Седьмой гном - Маша Ловыгина

Рука Макара непроизвольно потянулась к телефону. Через несколько долгих гудков, Ерохин взял трубку.

— Один вопрос, — глухо сказал Макар. — Когда родился Илья Жданов?

Он терпеливо ждал и не обращал внимания на бубнеж следователя. Ругал себя за малодушие и уговаривал, что, по сути, это не имеет никакого значения. Что этим он только растравляет себя и добавляет лишних негативных эмоций, но, когда услышал ответ, вдруг успокоился и, не попрощавшись, отключил вызов. Пальцы его подрагивали. И казалось, что в один единственный миг мир перевернулся с ног на голову. А может, как раз все встало на свои места…

Из глаз Чердынцева потекли слезы. Сев в машину, он с трудом унял охватившую его дрожь. Теперь следовало быть внимательным и собранным. У него больше нет права расслабляться.

Губы Макара дрогнули в улыбке, которая с каждой секундой становилась все шире.

У него есть сын?..

Спать на узеньком кухонном диванчике было не самой лучшей идеей. Чтобы не тревожить сына, Серафима старалась не шевелиться, и у нее затекли ноги и спина. Она вытянула руку, оперлась о половицы, аккуратно сползла на пол и замерла. Но Илюша спал так крепко, что даже не шелохнулся, лишь коротко вздохнул. Сима сидела какое-то время на полу, поглаживая голени, и смотрела на тлеющие угли в печи. Почувствовав движение, щенок обернулся, а затем поднялся на ноги и зацокал к выходу, постоянно поглядывая в ее сторону.

— Терпеливый ты наш… — прошептала Сима. — Сейчас, сейчас…

Накинув куртку, она на цыпочках подошла к двери. Отперла замок и поддала плечом деревянное полотно. Ее тут же обожгло крепким морозным воздухом. Ветра не было, но заледенелые сосновые стволы скрипели, и дом вздыхал, разбуженный и растревоженный печным огнем.

Симе пришлось разворошить снег у входа, иначе щенок бы просто утонул в сугробе. Сейчас он стоял за ее спиной и шумно втягивал зимний воздух, не решаясь выйти наружу. Серафима оглянулась и поманила его:

— Ну же, давай, иди! Только быстро…

Чихун попятился, зажав хвост между ног.

— Ты думаешь, я тебя прогоняю? — внезапно поняла Сима. Она закрыла дверь и присела на корточки. — Обещаю, что ты останешься с нами. Правда, не знаю, на сколько. Да и хорошая сытная жизнь это не про нас, — она тяжело вздохнула и, бросив взгляд в сторону дивана, сказала: — Потерпи еще немного. Я отнесу Илюшу наверх.

Прижимая к себе мальчика, Сима медленно поднялась по лестнице. К вящей радости стало понятно, что наверху заметно потеплело. Беленая печная труба в изголовье кровати на ощупь оказалась теплой.

Днем Сима нашла в ящике под кроватью белье — два постельных комплекта из белой бязи — слежавшиеся, но чистые. Понятно, что раздеваться она не планировала, и все же, ощущение чистоты и минимального уюта хоть как-то скрашивало трагизм ситуации, в которой они оказались.

Симе все время казалось, что кто-то вот-вот постучит в дачную дверь или, того хуже, приедет полиция, выломает ненадежную преграду и отберет у нее Илюшу. От этих мыслей Сима дрожала всем телом и еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Ей хотелось схватить сына и бежать куда глаза глядят, но… Не видели ее глаза выхода. И уверенности не было в том, что этот выход когда-нибудь появится. Все сходилось в одной точке — нужно сдаваться, идти с повинной. Да только не виновата она ни в чем! Но доказать это вряд ли сможет. Силенок не хватит, а еще мозгов…

Горецкая ведь так и говорила ей, что она, Сима, слабая. А на слабых да обиженных воду возят. А когда Серафима спросила, кого актриса считает слабым, та ответила без обиняков: мол, добреньких. Тех, кто безропотно идет на поводу у других, более сильных. Жалеючи, исполняет чужую волю.

Для Горецкой существовали только ее желания. Поначалу Симу коробило от их разнообразия и постоянных придирок. А потом она привыкла к этому познавательному квесту, который держал ее в постоянном напряжении, и подобный пример эгоизма ей даже стал нравится. Не сам эгоизм, конечно, а вот эта страсть, которую редко можно было лицезреть в людях столь почтенного возраста.

Бабуля ведь была гораздо моложе Горецкой, но при этом давно махнула рукой на житейские удовольствия. Довольствовалась малым и внучку учила тому же. А Амалию Яновну невозможно было представить в образе милой старушки, по сто раз перевязывающей носки и красующейся перед зеркалом в поясе из шерсти. И умирать она не собиралась, и вела себя так, будто точно знала, что где-то там наверху записано ей было жить лет двести…

«Вампиры и дольше живут…» — подумала Сима, укладывая Илью, и поправляя уголок подушки под его пухлой щекой.

Сравнение с вампирами в отношении Горецкой частенько приходило ей в голову. Возможно, это было от того, что после нескольких часов, проведенных рядом с актрисой, Сима чувствовала себя выжатой как лимон. А может, потому что сама Горецкая выглядела именно такой — сухой, надменной, подозрительной и несломленной. Складывалось ощущение, что она никогда не была слабой и ранимой, что от женского в ней осталась только неуемная тяга к драгоценностям и украшательствам. Вот только драгоценности Горецкой были липовыми, хоть и очень красивыми. Впрочем, Сима мало что в этом понимала. Как и в экзотической кухне. С минестроне она разобралась быстро — интернет изобиловал информацией. По сути, блюдо оказалось всего лишь сборной солянкой из разных овощей. А вот с консоме, которое заказала старая актриса, вышла некоторая неувязочка…

Рецепт Сима нашла и посвятила приготовлению заморского блюда целый вечер. Следовало сначала очень долго варить телячье рагу, выдерживать около часа на холоде говяжий фарш с солью, затем вбивать в него яичные белки. И только потом бросать мясные комочки в крутой, душистый от трав и пряностей, бульон, чтобы затем попросту вынуть из кастрюли вобравшие в себя жир фрикадельки, потому что они уже были не нужны. Вот, собственно, и все…

Консоме — прозрачная ароматная жидкость, которую и супом-то можно было назвать с большой натяжкой, было готово. Следуя рецепту, Сима купила багет, по типу французского, и насушила в духовке круглых гренок. Со всем этим богатством она заявилась к Горецкой, радуясь тому, что сможет угодить старухе и поставить галочку в своем кулинарном опыте. Оставалось добавить только сыр и свежую зелень, щедро посыпав ими погруженные в консоме гренки.

Когда тарелка оказалась перед напомаженной и надушенной Горецкой, Серафима встала рядом, еле сдерживая довольную улыбку.

Амалия Яновна склонилась над блюдом и некоторое время придирчиво изучала его. Затем брезгливо скривила губы и изрекла:

— Это что за баланда?

— Ко… ко… — ошарашенно залепетала Сима.

— Что ты там кудахчешь, глупая курица? — Седой локон старухи мелко затрясся у ее уха.

Серафима шмыгнула носом.

— Это консоме, Амалия Яновна… Французский рецепт. Вы же сами…

Горецкая крякнула, серьги в ее ушах мелодично зазвенели.