Прощай, красавица - Рэймонд Чандлер

Развернув папиросную бумагу, я обнаружил карточку. Уже знакомую. Точно такие же были в мундштуках папирос.

Я повозился с трубкой, уставился на индейца и попытался смутить его взглядом. Но он, видимо, был не более впечатлительным, чем кирпичная стена.

– Хорошо, что ему нужно?

– Он хочет твоя быстро приехать. Ехать сразу. Ехать огненной…

– Вижу, – сказал я.

Индейцу это понравилось. Он неторопливо закрыл рот, торжественно подмигнул, потом скорчил что-то похожее на улыбку.

– И обойдется это ему в сотню долларов задатка, – прибавил я с таким видом, будто речь шла о пяти центах.

– А? – Индеец насторожился и непонимающе уставился на меня.

– Сто долларов, – сказал я. – Колов. Монет. Доллар сто раз. Моя нет денег – моя не едет.

Я стал отсчитывать сто на пальцах обеих рук.

– Ха. Важный птица, – фыркнул индеец.

Он снова пошарил под грязной лентой шляпы и бросил на стол еще один свернутый лист папиросной бумаги. В нем лежала новенькая стодолларовая бумажка.

Индеец нахлобучил шляпу, не потрудясь вернуть ленту на место. Так он выглядел лишь немногим комичнее. Я сидел, разинув рот и глядя на деньги.

– Консультант астральнее некуда, – сказал я наконец. – Таких умных людей надо опасаться.

– Пора ехать, – небрежно обронил индеец.

Открыв ящик стола, я вынул автоматический кольт тридцать восьмого калибра. К миссис Льюин Локридж Грейл я его не брал. Сняв пиджак и натянув наплечную кобуру, сунул туда пистолет, застегнул ее и снова надел пиджак.

Почеши я в затылке, на индейца это произвело бы точно такое же впечатление.

– Моя есть машина, – сказал он. – Большой машина.

– Я теперь не люблю большие машины, – сказал я. – Моя есть собственная.

– Ты едешь мой машина, – угрожающе сказал индеец.

– Еду твой машина.

Я запер стол и кабинет, отключил звонок и вышел, оставив приемную, как обычно, незапертой.

Спустились мы на лифте. От индейца пахло. Это заметил даже лифтер.

У индейца был темно-синий семиместный «паккард» последней модели, изготовленный по специальному заказу. В такой машине можно ездить с жемчужным ожерельем. Стояла она у пожарного крана, за рулем сидел похожий на иностранца шофер с темным, будто вырезанным из дерева лицом. Внутри машина была обтянута серой стеганой шенилью. Индеец усадил меня на заднее сиденье. Сидя там в одиночестве, я чувствовал себя как покойник, обряженный гробовщиком, отнюдь не лишенным художественного вкуса.

Индеец сел рядом с шофером, машина развернулась в неположенном месте, полицейский на другой стороне улицы как бы нехотя сказал: «Эй» – и торопливо нагнулся перевязать шнурки.

Выехали на бульвар Сансет и быстро бесшумно понеслись в западном направлении. Индеец сидел неподвижно. До меня то и дело доносился его запах. Шофер казался полусонным, но так обгонял лихих ребят в открытых машинах, словно те волоклись на буксире. Навстречу ему везде загорался зеленый свет. Среди водителей есть такие. Он ни разу не остановился на перекрестке.

Милю-другую мы кружили по Стрипу мимо антикварных лавок с фамилиями знаменитых киноактеров на вывесках, мимо витрин, заполненных игольным кружевом и старинной оловянной посудой, мимо новых сияющих ночных клубов со знаменитыми шеф-поварами и не менее знаменитыми игорными залами, где заправляют лощеные шулера, мимо георгианско-колониальных, давно уже вышедших из моды особняков[7], мимо красивых модернистских зданий, где голливудские торговцы живым товаром не переставая говорят о деньгах, мимо кафе для автомобилистов, куда как-то не хочется заезжать, хотя официантки там носят белые шелковые блузки и кивера мажореток, а ниже бедер лишь блестящие ботфорты. Мы неслись мимо всего этого вниз по ровной излучине широкой дороги к вьючной тропе, ведущей на Беверли-Хиллз, воздух был чист и ясен, вдали на юге виднелись огни всех цветов радуги, а на севере холмы с мрачными особняками, потом мы оставили Беверли-Хиллз позади и выехали на бульвар, вьющийся у подножия холма. Внезапно сгустились сумерки, с моря потянуло ветром.

Дневное тепло сменилось вечерней прохладой. Мы пронеслись мимо отдаленного скопления освещенных зданий и бесконечных, стоящих поодаль от дороги особняков. Спустились к обочине громадного зеленого поля для игры в поло, рядом с ним находилась столь же громадная выездная площадка, потом бетонная дорога снова пошла вверх, мимо апельсиновых рощ, прихоти какого-то богача, потому что почва для апельсинов здесь неподходящая, затем освещенные окна миллионерских домов скрылись, дорога сузилась, и мы въехали в Стиллвуд-Хайтс.

Из каньона доносился запах шалфея, он напоминал мне о мертвеце и безлунном небе. Редкие оштукатуренные домики лепились к склону холма, как барельефы. Потом они скрылись, остались лишь тихие темные холмы, несколько ранних звезд над ними, бетонная лента дороги и отвесный спуск в густые заросли дуба и мансаниты, где иногда, если остановиться, замереть и прислушаться, можно услышать крик куропатки. По другую сторону дороги тянулась старая глиняная дамба, на краю ее цепко держались немногочисленные дикие цветы, напоминая упрямых детей, не желающих ложиться в постель.

Крутой поворот, большие колеса прошуршали по гравию, и мы уже не так бесшумно понеслись вверх по дороге, окаймленной дикой геранью. Наверху стоял едва освещенный, одинокий, словно маяк, дом, орлиное гнездо, чопорное, оштукатуренное и остекленное здание, примитивное и модернистское, однако не безобразное, превосходная резиденция для астрального консультанта. Оттуда не услышать никаких воплей.

Машина свернула к дому, свет фар выхватил из темноты черную дверь в толстой стене. Индеец с ворчанием вылез и распахнул заднюю дверцу. Шофер прикурил сигарету от прикуривателя, до меня донесся резкий запах дыма. Я вылез.

Мы подошли к черной двери. Она распахнулась сама, медленно, чуть ли не угрожающе. За ней был узкий коридор, ведущий внутрь дома. Сквозь стены из стеклянных блоков мерцал свет.

– Ха, – буркнул индеец. – Иди, важный птица.

– После вас, мистер Могила.

Он заворчал и вошел первым, дверь закрылась за нами так же бесшумно и таинственно, как и открылась. В конце узкого коридора находился маленький лифт, мы втиснулись в него, индеец захлопнул дверцу и нажал кнопку. Лифт плавно, бесшумно пополз вверх. Прежний запах от индейца был ничто по сравнению с теперешним.

Лифт остановился, дверца открылась. За ней был свет, и я шагнул в холл, где ушедший день еще напоминал о себе. Со всех сторон были окна, вдали мерцало море, на холмы медленно вползала темнота. Стены были сплошь обшиты панелями, на полу лежали ковры нежных расцветок древней Персии, за столом, словно бы сделанным из похищенных в старой церкви деревянных скульптур, сидела женщина. Она встретила меня суховатой, скупой, блеклой улыбкой, готовой тут же увянуть.