Попаданка для дракона - Полина Верховцева

Оллин сидел на низкой лавке и, не торопясь, чистил длинную рыжую морковь, скидывая очистки в таз с отбитыми краями.

— Мне бы.. .это.. .одежду свою обратно, — промямлила я, поправляя сползающее одеяло и поджимая замерзшие пальцы на ногах, — и обувь.

Он поднял на меня тяжелый взгляд

— И помыться бы, — уж наглеть, так наглеть.

Мой лесной добродетель обреченно вздохнул, встал со своего места и подошел к старенькому комоду:

— Костюм я твой постирал, — достал из верхнего ящика мои вещи, — как уж смог. Могу дать иглу с нитками, чтобы дыры зашить.

— Спасибо, — я забрала у него скромную стопку одежды.

Прачка из деда оказалась так себе — тонкая мягкая кожа заскорузла и покрылась белыми разводами, а пятна от малины не сошли. И пахло все это дело так, будто кроме меня вещами пользовалась мокрая псина.

Оллин смотрел на меня выжидающе, будто ждал, что я сейчас начну капризничать и ругаться, тогда у него будет шанс упрекнуть меня в неблагодарности.

Не дождется.

— Что насчет помыться? — улыбнулась я.

Он досадливо крякнул и пошел к двери, махнув, чтобы я следовала за ним.

— Ботинки твои вон там, — указал на кривые полки у входа, где была свалена куча барахла,

— можешь пока что-то другое взять.. .пока ноги грязные.

Я так и поступила. Вытащила из кучи коричневые, расхлябанные чуни на три размера больше нужного. Напялила их и поспешила за дедом, который уже успел выйти на улицу.

В полнейшей тишине мы обошли дом, если так можно назвать это покосившееся сооружение, ютившемся на крошечной поляне, на которую со всех сторон надвигался темный лес.

— Вот, — наконец, сказал Оллин, широким жестом указывая на закуток, обнесенный низким плетеным забором. В центре которого на двух шестах была закреплена черная бочка, а под ней, прямо на траве сиротливо валялся таз.

— Это что?

— Это помыться, — он сдвигает в сторону плетеную заслонку, — крутишь этот вентиль, вода идет. Всю не трать. Дождя в ближайшие дни не будет. Лучше воду набирай в таз.

— Поня-я-ятно.

Душ на деревне у бабушки.

— Мыло дам, а полотенец у меня нету.

— Пф-ф, и так высохну, — мне уже даже смешно.

Оллин сунул мне в руки коричневый комок, пахнущий ядреным дегтем, и пошел обратно в дом, а я приступила к помывочным процедурам. Вода была чуть теплая и очень быстро я покрылась мурашками и начала дрожать всем своим отощавшим телом.

Мыло плохо мылилось, но хорошо щипало глаза и отъедало с кожи все нечистоты.

Я тщательно себя терла, стирая многодневную грязь, придирчиво щупала выступающие ребра, ключицы, выпирающие как у узника концлагеря. С некоторой обидой обнаружила, что и без того небольшая грудь, сдулась до неприлично маленьких размеров.

Снова вспомнился мой любимый солдат. Интересно, Рэй бы смотрел на меня, как и раньше с восхищением, если бы я предстала перед ним вот в таком виде? Вряд ли. Он, наверное, вернулся к своей привычной жизни, лишь изредка вспоминает неловкую попаданку, которая умудрилась собрать все возможные неприятности.

И снова я запретила себе об этом думать. Зачем бередить раны? Он и так сделал для меня все, что мог. Пусть дальше живет как хочет.

Стараясь, не сливать слишком много воды я хорошенько промыла голову, радуясь тому, что лишилась своей косы. За длинными локонами в таких условиях ухаживать было бы нереально.

— Ожила? — проскрипел Оллин, когда я вернулась домой уже полностью одетая.

— Более-менее, — из-за того, что пришлось сохнуть на ветру у меня зуб на зуб не попадал и никак не получалось согреться.

— Вот это выпей, — выставил на стол кружку с оранжевым напитком, — а то бледная, как поганка.

Я молча взяла ее и сделала щедрый глоток.

Ничему меня жизнь не учит. Совершенно. Ядреная жижа обожгла горло и горячим комом упала в желудок.

— Что это? — прохрипела, едва видя из-за слез, полившихся из глаз.

— Настойка на лесном перце.

— В ней градусов пятьдесят.

— Не понимаю, о каких градусах речь, — он пожал плечами, забрал у меня кружку и не поморщившись, выпил все остатки, — с тебя все равно хватит, а то буянить начнешь.

Какое буянить? Я продышаться не могла. Прижала кулак к губам, зажмурилась изо всех сил и мотала головой.

Зато согрелась.

Вот так и началась моя новая жизнь в лесной глуши. Я не торопилась покидать это мрачное убежище, потому что иди мне было некуда, а Оллин меня не прогонял, потому что ему было одиноко, хоть он и пытался это скрывать. Иногда я замечала, как он сидит на стареньком крыльце и смотрит в одну точку, и в его глазах тоска человека, много потерявшего в этой жизни.

Разговаривали мы с ним мало. Зачастую, когда я просыпалась Оллина уже не было дома. Он уходил в лес на рассвете и возвращался, когда закатное солнце золотило верхушки сосен. Приносил грибы, ягоды, всякие коренья. Кое-что мы с ним сушили на зиму, а кое-что сразу пускали в расход. Я научилась отличать листья наперышника от базальтовой бузины и варить суп без мяса и картошки, зато с отростками дерева минь, похожими на гигантских змей.

Меня он в лес брал редко — я была еще слишком слаба и не могла долго ходить. Через час мне уже хотелось найти какой-нибудь пенек и посидеть, а еще лучше поспать под ближайшим кустом.

Время неумолимо бежало вперед, и спустя пару недель мне уже было не так страшно смотреть на свое тело. Уже не такая тоскливо бледная и уныло костлявая. Даже синяки под глазами перестали пугать своей синевой. Я восстанавливалась, медленно, но верно, и Оллин все чаще задавался вопросом, как мне удалось это сделать.

Ответов у меня не было. Просто выздоровела и все.

— Молоко будешь?

— Откуда у нас такая роскошь?

— С мужиками в деревне поменялся. Я им трав лечебных принес, а они молока дали и еще вот, — Оллин извлек из-за пазухи большой ломоть хлеба, замотанный в тряпицу.

От вида румяной корочки у меня потекли слюнки. Мы не голодали, но вся еда была из леса

— коренья, грибы, ягоды. Иногда, очень редко, он приносил из леса тушку зайца, попавшего в охотничьи силки. Хлеб я пекла на воде из серой муки толокнянки, и каждый раз получалась твердая лепешка, со вкусом побелки. Так что да, простой хлеб был роскошью.

Мы разделили его поровну, взяли молоко и устроились с нашим незамысловатым ужином на крыльце.

— Маш, расскажи мне кто ты, — внезапно спросил Оллин, — я никогда не задавал тебе вопросов о том, кто ты, откуда ты, и как оказалась на том болоте. Но сейчас хочу это знать.