Трали-вали - Владислав Вишневский

– Ага, прививки… От чего? – сощурился старшина оркестра Константин Саныч. Он был к чему угодно расположен, пусть даже и руки мыть, хоть с мылом и трижды, но только не к прививкам и уколам. Врачей, с их амбулаторными запахами, даже на дух Хайченко не переносил, точнее, если откровенно, боялся. На то, чтобы избавиться от ближайшей встречи с зубным врачом, например, в предупредительных целях покупал все зубные пасты, какие видел в рекламах…

– От бешенства вначале… – с невозмутимым лицом подсказал Трубников.

О!!

Все с удивлением уставились на Трубникова, шутит человек или серьёзно говорит. Нет, похоже. Лицо Трубникова было непроницаемо индифферентно, ни тени намёка на шутку или подлянку. Видимо всерьёз сказал, решили, да и ситуация к шуткам не располагала, вон как всё неприятной стороной поворачивалось… Не диспут уже… Приговор… Или диагноз! Вот дела. Попали!

– Ну, я не знаю от чего, там скажут… – нервничал Чепиков, ему было всё равно, лишь бы не стоять на месте, что-нибудь поделать. – Антивирус какой-нибудь пусть эскулапы вколют или микстуру дадут… Микстуру – лучше.

Тимофеев открыл было рот с важной мыслью про необходимые сто граммов неразведённого спирта от медиков, для очистки системы, чтобы в момент убить «заразу» и её метастазы, но не успел…

– Так, что за шум, а драки нет? – как всегда с улыбкой входя и потирая руки, ну мальчишка и мальчишка, перебил лейтенант. После развода он уже в штаб – быстрый такой – сбегал. Отметился. Даже не подозревает, какие нешуточные страсти обуревают его музыкантов, пока он там где-то бегает. Не догадывается! А зря! Надо бы чувствовать вверенный ему коллектив, надо бы!.. Хотя, в принципе, какой спрос, – лейтенант же ещё, даже не майор.

– Да нет, какой шум, товарищ лейтенант, мы так просто, про вчерашнее, – за всех ответил старшина оркестра старший прапорщик Хайченко, успокоил. – Ерунда.

– А что было вчера? – снимая фуражку и мастерски забрасывая её походу на крючок рогатой одноногой вешалки, переспросил лейтенант, направляясь к своему дирижёрскому пульту.

– Да вот, думаем, зря сюда, в оркестр, беспризорников вчера привозили, и вообще… Связались с ними. Не нужно было… – раскрасневшееся, расстроенное лицо Чепикова светилось брезгливостью и недовольством.

Лейтенант словно споткнулся, удивлённо поднял брови, коротко, изучающее, глянул сначала на него, потом на остальные лица, медленно произнёс:

– А я думал, вы действительно лучшие! Я ошибся!

– ?!

Вот прямо так… взял и сказал… К чему это? Огорошил. Как лопату дёгтя в детское ведёрко с мёдом кинул. Пацан ведь ещё. Ребёнок. Детский сад… Ну надо же, сказанул, выдал!.. Музыканты недоумённо переглядываясь задвигались, чего это он, о чём это? Кто смущённо, кто обиженно засопели…

– В каком это смысле, товарищ лейтенант? – попробовал было за всех уточнить старшина Хайченко.

Но лейтенант отвечать не стал, небрежно махнул рукой и тем же, бесцветным тоном отрубил.

– В прямом.

Музыканты не понимали. Категорически! Или делали вид, что не понимают… Прятали глаза… Но размышляли, старательно для себя обходя навязчиво всплывающее определение. Не хотели так думать, не привыкли. Всегда знали, что они лучшие. Себе и всем, игрой своей, дисциплиной доказывали… И на тебе… Как это?.. И вообще, причём тут какие-то беспризорники, понимаешь, голь перекатная, если не хуже!

Неловкая пауза затягивалась. Лейтенант, глянув на свои наручные часы, нарушил мучительную тишину, отмахнулся.

– Ладно, чего уж… – произнёс он «серым» голосом, и лицо его осталось тем же непривычно официальным. – Работаем. Репетируем. – Приказал он. – Открываем Равеля. Готовимся. – Пряча взгляд, наклонился к оркестровой партитуре, лежащей перед ним на пульте.

О-о-о, к Равелю, это хорошо. Тем более сейчас и к Равелю… Самое то…

Последнее время лейтенант и весь оркестр с удовольствием репетировали «Болеро» Равеля.

Как бы не был хорош испанец Равель с его болеро, но и он не пошёл сегодня. Вернее он пошёл, но… технически только, без души. Словно красавец парусник, но на вёслах…

* * *

«Командир, командир, докладываю: 9.15. Двое мужиков сели в джип, один в полутяже, второй средневес, с ними два пацана. Я их знаю, это они, наши – Рыжий и Штопор».

«О! Все четверо? Неужели!»

«Да. Выезжают».

«Та-ак, это хорошо. За ними! Везде и всюду! Ни на секунду не выпускать их из-под контроля! Вторая машина?»

«Тоже здесь. Неподалёку».

«Не спать! Смотреть в оба! Упустите – собакам скормлю!»

«Обижаете, начальник!»

«Р-разговоры! Немедленно докладывать обо всех перемещениях. Я на связи. Телефон не занимать».

«Есть на связи… Мы поехали. 9.16»

«Добро! Отбой!»

«Есть отбой».

* * *

Додж «Дюранго» вместе с мальчишками, Мальцевым и Кобзевым, выехав со двора, несколько часов суматошно колесил по Москве, не замечай двух жигулёвских девяток, попеременно висевших у них на хвосте.

Начали программу естественно с парикмахерской. Мужской мастер, пожилая, полная дама, в переднике и высокой причёской на голове, добродушным курносым лицом, хмыкнула, увидев перед собой патлатых мальчишек. Небрежно пройдясь рукой по их шевелюрам, со знанием дела спросила.

– Они что, у вас, папаша, из больницы? – вопрос был обращён именно к Мальцеву. По цвету волос видимо парикмахерша отца угадал. Геннадий внутренне улыбнулся неожиданному для себя обращению «папаша», сдержано переспросил.

– Почему из больницы?

– Давно не стриженые и худые… – ответила парикмахерша.

Мальцев не ожидал к себе такого обращения, наслаждался новым для себя определением, собирался с ответом, Кобзев его опередил.

– Нет. Они из монастыря у нас. Из Шаолиньского. – Без тени улыбки поведал он пожилой парикмахерше.

– Что вы говорите!.. – искренне удивилась та, разворачивая кресло, и усаживая на нём старшего мальчишку. – Ну, Москва… Вы, значит, монахи у нас! Такие молодые и уже… За что это вас?

– Какие монахи? – воспротивился Штопор, – мы музыканты! – Высоко задирая голову, чтобы его увидели взрослые воспитатели, потребовал подтверждения. – Да, дядь Ген? Ты говорил…

Геннадий немедленно подтвердил.

– Да, конечно, военные причём, – сообщил тётке, укоризненно глянув на Кобзева, ты хоть папаша и настоящий, но думай, что говоришь. Не в оркестровке…

Парикмахерша снова удивилась.

– Ух, ты… Попса, значит… Тили-тили… – что-то замысловатое при этом изобразила в воздухе ручками.

– Какая попса? – теперь обиделся уже и Кобзев. – Обижаете, хозяйка.

И Штопор тоже губы надул, посмотрел на своего друга – сильно ему сейчас обидеться, или не очень? Тот не обратил внимания, слез вдруг с кресла, указал на Генку: