Девочка для шпиона - Фридрих Незнанский

Гена был очень благодарен, заявил, что теперь все работники фирмы — его кунаки, пусть обращаются, если будет нужна помощь.

Надо отдать ему должное — Гена не забыл о данном слове, приехал по первому звонку, отвез Петрова к себе домой, накормил, напоил, выслушал. И вынес свое суждение. Сказал, что самое надежное место для беглого — это Чечня. Скоро это место станет еще надежнее, потому что конфликт между Москвой и Грозным неизбежен.

— Ты хочешь, чтоб я туда поехал?

Гена пожал плечами:

— Зачем хочу? У тебя две дороги — к нам или за границу. К нам легче.

Петров был согласен с ним. Вне всякого сомнения, менты перекрыли аэропорты и вокзалы, так что, даже будь у него загранпаспорт и полный карман баксов, — не прорвался бы.

— А земляки твои там меня, как барана, — чирк по горлу… — полувопросительно произнес Константин.

— Ерунду говоришь! — отмахнулся Гена. — Ты у моего брата будешь работать, он в Грозном большой человек!

Константину ничего не оставалось, как согласиться. Через два дня в просторном багажнике «Волги», принадлежащей средней руки чиновнику столичной мэрии, его беспрепятственно вывезли за пределы Москвы. Потом из багажника достали, но везли до места скрытно, потому что, обгоняя их тачку с форсированным двигателем от «Чайки», летело по проводам во все концы страны постановление о всероссийском розыске особо опасного преступника Петрова-Буряка.

Однако добрались.

Руслан Аслангиреев встретил радушно, с кавказским гостеприимством, приодел, поселил в квартиру, выдал оружие и приказал следовать за ним тенью и стрелять немедля в того, на кого Руслан укажет.

Такая работа Константина устраивала, тем более что однажды он продемонстрировал хозяину свою «коронку»: всадил в голову наемному убийце две пули на расстоянии спичечного коробка одна от другой. Руслан в знак признательности побратался с русским Петровым, после чего тот стал неприкасаемым для любых посягательств со стороны чеченцев. Такие же бандиты, как он, относились к нему с благоговейным почтением и страхом — очень впечатлила их такая дьявольская меткость.

Руслан много говорил о том, что Дудаев ведет Чечню к открытой конфронтации с Россией и в этом его ошибка: для той криминальной территории, в какую превратилась республика, наилучший вариант — быть прилепленной к России как можно дольше. Ведь столько народу привыкло отсиживаться на родине, а работать в России и даже дальше. Если отделиться от России, выход останется только на мусульманский мир, а там мафия хоть и сильна, но беспредела такого нет, как в России, там чеченцам не дадут развернуться. Дудаева испортила русская армия, сожалел Руслан, он стал слишком прямолинеен, в нем мало восточной дипломатической хитрости…

— Больно умный ты для бандита, Руслан! — невольно вырвалось у Константина.

Аслангиреев рассмеялся:

— Кто тебе сказал, что я бандит? Я банкир!

Петрову нравилось в Грозном. Тихий город, несмотря на то, что бандитов полно. Этакий кавказский вариант Запорожской Сечи. После того как убрал наемного убийцу, стрелять ему не приходилось, а вот пить-гулять — практически каждый вечер, потому что и Руслан любил погулять.

Потом все кончилось, начался сумасшедший дом, называемый в политике «локальный конфликт».

1

Я приехал на работу с двухчасовым опозданием, именно столько времени дал себе на отдых после ночной переработки накануне. Некоторое время сидел за столом, тупо уставившись в голую стену напротив. Может, я немо, одним подсознанием молился высшим силам, чтоб они помогли Славе Грязнову найти Буряка или хотя бы напасть на его след.

Сегодня мне удалось проводить в детсад свою дочь, затем не спеша позавтракать в обществе дорогой супруги. Я даже отвез ее самолично на дневную репетицию и вот этаким добропорядочным обывателем прибыл к месту службы.

Несмотря на оставшуюся со вчерашнего дня усталость, на то, что работать приходится с товарищами подонками солидного ранга — с одним мне как раз предстоит встретиться через час, — настроение у меня сегодня приподнятое. Вспоминаются приятные моменты из прошлого и даже такая давняя забава, как самбо. Снимаю пиджак, галстук, выхожу на середину кабинета, командую сам себе:

— Упор лежа принять!

Выполняю команду и начинаю спор с самим собой — удастся ли отжаться хотя бы раз двадцать. На восьмом выдохе слышу деликатный стук в дверь. Растерянно вскакиваю, заодно сшибаю стул, он с громким стуком падает на паркет. Быстро ставлю стул на место, на всякий случай отряхиваюсь и, заняв у окна позу задумчивого Наполеона, говорю:

— Да! Войдите!

Входит секретарь следственной части Клава, подозрительно смотрит на меня, потому что, как бы величественно ни покоились руки на груди, прическа у меня взъерошена, да и лицо, наверное, красное, как у Кости Буряка.

— Здравствуйте, Александр Борисович. С утра вами интересовался начальник…

— Ага! Сейчас он у себя?

— Да, только занят.

Клава сообщила это громким шепотом.

Я хмыкнул:

— А можно спросить — чем?

— Можно. Только вы ничего не знаете, да?

— Конечно!

Клава оглянулась на закрытую дверь и опять же шепотом доложила:

— Торгуется с какой-то газетой, сколько они заплатят за какое-то интервью.

— Ну ясно. В таком деле ему, конечно, не нужны ни свидетели, ни соучастники. Пусть работает человек!

Начальник следственной части Николай Шелковников был карьерист и бездарь. Это меня давно уже не удивляло — кроме Кости Меркулова, практически за двенадцать лет службы на ниве юстиции у меня не было пристойного начальника.

Николай не любил меня, чего я, собственно, от него и не требовал. Но он чувствовал мое к нему отношение и хотел бы ответить мне тем же. Однако как профессионал Николай не стоил ничего, а напрягать меня не за дело, а как вышестоящий нижестоящего, не решался. Потому что всем давно было известно, что заместитель генерального прокурора Меркулов — мой друг. Шелковников, общаясь со мной, всегда оправдывал свою фамилию — мягок был и шелковист. Ему отравляло жизнь подозрение, что я хочу занять его место. И что Меркулов якобы хочет, чтобы я занял пост начальника следственного отдела. Я не исключал того, что Косте хотелось бы работать в непосредственном контакте со мной, а не с лебезящим и неискренним Шелковниковым. Но я пока не торопился. Николай не поверил бы мне, даже если бы я поклялся в этом на всех сводах законов плюс основной — Конституция. И чтобы подстраховаться, потихоньку, но старательно собирал на меня компромат. И про то, как я непокорен начальству. И о том, что, мол, стал частенько разговаривать — не «по фене», нет, — а на расхожем молодежно-бытовом наречии. А куда мне деваться от окружающего «молодежно-бытового», если известно: с кем поведешься… В общем, в досье Шелковников подшивал всякую, даже совершенно идиотскую жалобу на меня. А этого добра хватало, потому что кое-кого мне удавалось раскалывать до самого копчика, а потом расколотый, ужаснувшись висящим над ним сроком, строчил в прокуратуру слезное письмо о том, как я выбивал из него показания, прижигая сигареткой причинные места… Клава тем временем спросила: