Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е - Дмитрий Быков

— Очень! — застонал всем своим нутром Шурыгин. — Очень хочу!

От волнения его всего трясло, ноги вдруг ослабели, колени подкашивались, все тело заныло, заломило, как в приступе инфлуэнцы. Он с трудом полз за курсисткой вверх по лестнице и так впивался руками в перила, точно лез с висящими в воздухе ногами по отвесному канату.

Трудно добывается настоящая любовь!

Они поднялись на самый верхний этаж, где было еще душнее, мерзостнее и смраднее, чем внизу. Она позвонила, и дальнейшее продолжение их беседы происходило в ее комнатке, такой же маленькой, узенькой, чистенькой и невинной, как и она сама, в глубокой тесной щелочке, с одним оконцем в конце, точно далеким выходом из туннеля, с видом на множество больших и малых крыш, так и этак наклоненных своими унылыми бурыми плоскостями. Исключительная чистота комнатки-щелочки, какая-то непорочно-девическая белизна всего, что увидел там Шурыгин, и глухая монастырская тишина, царившая вокруг, сразу привели бухгалтера в мечтательное, сентиментальное настроение. Вот где, в этой белой женской келейке, вот с кем, с этим светлоликим херувимчиком, возможно его доподлинное счастье! Сегодняшний день поворотный в его жизни…

Наташа, беседуя с Шурыгиным, не находила себе ни места, ни покоя. Щеки ее пылали, глаза блестели. Она бросалась в своей тесной щелочке и туда и сюда, беспокойно откидывала назад золотистые косы, хватала в руки один предмет, другой, принималась за одно дело, за другое, чертила по бумаге карандашиком продольные и поперечные штришки, сломала о стол стальное перо, зачем-то вытащила из чернильницы давнишнюю муху, изорвала края белой бумаги, которой был накрыт подоконник, искрошила ножницами уголок хозяйкиной скатерти…

— …Я уже все свои тряпки продала, какие можно было продать, совсем раздела себя, — нервным, звенящим, мученически-веселым голоском быстро тараторила она и медленно рвала в руках то там, то здесь крепкий хороший носовой платочек. — Теперь мне осталось только одно: выходить замуж!

Шурыгин делано рассмеялся.

— Нет, правда, чего вы смеетесь?! Найдите мне богатого жениха, ха-ха-ха! Неужели не найдется такого мужчины? Находят же как-то другие! Я молода, здорова, недурна собой… Ха-ха-ха! До чего я дошла! А ехать домой к себе в провинцию я не хочу, я хочу учиться, работать, а это возможно только в Москве. Я решила жить или в Москве, или нигде! Мне девятнадцать лет, а когда мне будет сто девятнадцать, тогда я поеду «отдыхать» в провинцию. Я так рада, что вырвалась оттуда. Кто увидит теперешнюю Москву, тот не вернется в теперешнюю провинцию.

Она суетилась и болтала все в таком роде.

А Шурыгин сидел и, угнетаемый тяжкой страстью, следил налитыми глазами за всеми движениями и изгибами ее нежного тела, как паук следит за жужжащей поблизости мухой: кувыркнется в его паутину или же пожужжит и улетит в пользу другого какого-нибудь паука.

— Я-то найду вам человека, — слушая ее, подавленно и трудно повторял он и с нечеловеческой силой зажимал в руке и ломал на все стороны свою красивую пружинистую бороду. — Я-то найду…

— Ну найдите! Слушайте, помните, вы обещали!

Истязая свою бороду, Шурыгин взвешивал наличные обстоятельства. Конечно, эту Наташу с той Валей даже сравнивать нельзя. У этой все в будущем, а у той все в прошлом. Эта только еще собирается расцветать, а с той уже осыпаются листья. Та брюнетка, эта блондинка, а блондинка лучше, добрее, это даже установлено статистикой… Но, помимо всех этих бесчисленных плюсов, которыми располагала Наташа, у нее было и еще одно неоценимое преимущество. Она живет в этой конурочке одна, ход к ней отдельный, и если он с ней сойдется, то для сеансов любви он к ней станет ходить, а не она к нему. А это для мужчины очень важно. Если женщина ходит к мужчине, то мужчина должен терпеть ее присутствие, как бы противна она ему ни была; и по миновании надобности в ней не выгонишь же ее из дому сразу — неловко, обидится, рассердится, вовсе откажется приходить. А когда мужчина приходит к женщине, то в случае, если она в тягость ему своей ограниченностью, он волен уходить от нее, когда вздумает, хотя бы сейчас же по окончании акта любви, то есть через какие-нибудь четверть часа. Четверть часа каждую женщину можно вытерпеть. На свою же Валю он тратит слишком много драгоценного времени, зачем-то завел глупый обычай каждый раз пить с ней чай, сидеть, разговаривать. Гораздо умнее было бы за это время самому пройтись, погулять по свежему воздуху, зайти в кино.

Шурыгин подумал, придал себе сдержанный вид и в самых приличных выражениях предложил Наташе свою любовь и свою посильную материальную помощь.

— Первое-то мне не очень нужно, — смутилась Наташа, синие ее глаза сделались черными, и почему-то она так уставилась ими в его слишком роскошную, слишком волосатую бороду, как деревенские суеверные люди смотрят в пучину глубокого омута. — Но если второе без первого нельзя, — продолжала она, — тогда я, конечно, принуждена согласиться. Я ведь знаю, чего вы хотите. Что ж, немного раньше, немного позже, не с одним, так с другим, какая разница! Да и кто узнает, вы же не побежите всем об этом рассказывать, да и вообще, какая этому цена, какой-то «невинности», разве в этом главное, все это ерунда и чепуха, одни женские предрассудки, мамины выдумки, и я уже сама не понимаю, что болтаю… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Вот наговорила! Слушайте-ка, гражданин! — вдруг сказала она совсем другим тоном, мучительным, надрывным, и сощурила на бороду своего гостя панические в искорках глаза. — А нельзя так, чтобы вы, вместо всего этого, просто по человечеству взяли и нашли мне какую-нибудь службу? Знаете, по товариществу, по дружбе! А я бы ваш портрет всю жизнь на груди своей в медальоне носила и всю жизнь всем бы рассказывала, что вот, мол, нашелся один человек. Может, вашим знакомым нужна дешевая прислуга? Я умею и стирать, и полы мыть, и ухаживать за ребятами, и, главное, я на все согласна, на любые условия, лишь бы удержаться в Москве, потому что я чувствую, я знаю, что если я теперь уеду в провинцию, то я уже никогда не выберусь оттуда. Ну что? Можно?

— Нет, — тяжело и отрицательно помотал головой Шурыгин. — Теперь это трудно, теперь не такое время, сами знаете.

Настала короткая пауза.

И хозяйка, и гость были глубоко смущены.

— Тогда пусть так… как говорили, — слово за словом, шепотом проронила Наташа, опустив лицо.

Шурыгин медленно вздохнул.

— Конечно, — тихо и осторожно заговорил он, поглаживая себя по округлым коленям. — Конечно, я не смею, да и не желаю заранее хвалить вам себя. Но когда вы узнаете мой характер и мое все…

— Характер характером, — грубо и болтливо перебила она его с прежним беспокойным, нервным смехом. — А бородищу-то эту вы снимите сегодня же, чтобы я ее больше не видела, тогда я посмотрю, какой вы такой. А теперь за вашей бородой я как-то не различаю вас самого, она пугает меня.

И Наташа с дрожью взметнула косами и дернула вверх плечиками, нахмурясь.

— Для вас сниму! — тоном торжественного обещания воскликнул Шурыгин, крепко сжимая в руке бороду. — Для вас все сделаю! Любой каприз!