Галльская война Цезаря - Оливия Кулидж

Нас встревожил только внезапный крик: дежурная когорта заметила галлов, взбиравшихся по склону, чтобы напасть на нас. Наши солдаты заперли ворота и протрубили сигнал тревоги. Лесорубы, вероятно, погибли, но в тот момент мы не думали об этом. В ужасе и изумлении мы вскочили на ноги, бросили свои дела и кинулись расставлять солдат на стенах. Мало кто из нас был при оружии, и казалось, что у каждого снаряжение находится в одном конце лагеря, а сам он – в противоположном. Люди в отчаянии бегали из стороны в сторону, не зная, куда повернуть, и сталкиваясь друг с другом. Над всей этой суматохой раздавался, повторяя свой настойчивый призыв, звук трубы и ему вторил, словно бросая вызов, пронзительный крик галлов.

Паники почти не было, и все же мы едва не потеряли лагерь в эти первые минуты. Если говорить точно, после того, как мы увидели приближавшихся галлов, у нас еще было несколько минут, но никому не хватило времени понять, с какой стороны будет нанесен основной удар. Галлы же, добившись преимущества внезапности, с бешеной силой рвались внутрь лагеря. Они наступали на нас со всех сторон сразу, и мы даже думать не могли о том, чтобы собраться вместе, как полагалось по порядку, или послать куда-либо резервные отряды. Мы сражались там, куда нас направили слепой случай или чувство долга, слышали шум боя у себя за спиной и не знали, где еще прорвался враг.

Не помню, что делал в это время Цицерон: я был слишком занят, чтобы замечать что-либо. В этот момент наш командир мог принести нам мало пользы. Мы дрались каждый за себя и за товарищей, которые рядом. В конце концов мы отбили нападение, и галлы медленно и с мрачным видом отошли от нашего рва, но встали лагерем вокруг наших укреплений. Было ясно, что мы отрезаны от внешнего мира, но Цицерон, не теряя времени, сразу стал искать добровольцев, которые отнесли бы послание Цезарю. Он обещал большую награду, и несколько смельчаков после наступления темноты незаметно выскользнули из лагеря, чтобы попытать счастья.

Остальные тоже не сидели без дела. Цицерон действовал энергично. Казалось, волнение заставило его забыть о капризах и придирчивости. Некоторые участки стены еще не были укреплены до конца. Нам также были нужны плетенные из прутьев сети, чтобы защититься от камней противника, колья, заостренные и для большей твердости обожженные на огне, осадные дротики, вышки для катапульт и дозорных. В эту первую ночь мы в спешке построили сто двадцать вышек и расставили их по местам. На наше счастье, в лагере было много досок, приготовленных для постройки наших домов. Если бы этого не было, нам пришлось бы разобрать свои уже готовые жилища и потратить больше времени. Даже больные и раненые были подключены к этой работе. К утру мы устали, но были готовы встретить наступавший день.

Нервии, которые командовали галльской армией, теперь попросили о встрече для переговоров и получили согласие. Доводы у них были те же, которые приводились уже в переговорах с Сабином, с тем дополнением, что Амбиорикс засвидетельствовал уничтожение легиона. Все гонцы Цицерона пойманы и убиты. Галлия восстала против римлян. Но если Цицерон покинет свои зимние квартиры и уйдет куда-либо еще, нервии будут рады не причинить ему вреда.

Теперь Цицерон забыл о расстройстве пищеварения и других своих болезнях, но выглядел нездоровым. Напряжение последних часов истощило его физические силы. Однако у него было своеобразное чувство собственного достоинства, и он ответил нервиям, что римский народ не имеет привычки принимать условия, которые предлагает ему враг. Если галлы сложат оружие, они могут послать своих представителей к Цезарю, и тогда Цицерон замолвит за них слово.

Мы все были горды своим командиром, но необходимость сражаться днем и работать всю ночь скоро лишила нас сил, и наши ряды стали таять. Это сулило беду: врагов становилось все больше, чем было вначале, потому что восстание охватывало новые области. Ни один из гонцов, которых продолжал посылать Цицерон, не смог уйти далеко. После гибели первых добровольцев наши враги выводили своих пленников на открытое место перед нашими укреплениями и там пытали до смерти. Это отбило охоту у тех, кто был готов проситься в гонцы, и поставленная Цицероном задача стала казаться совершенно невыполнимой.

Вскоре нервии, устав от штурма, начали возводить огромные осадные укрепления, делать которые они научились у римлян. У них не было для этого специальных инструментов, и было почти смешно смотреть, как галлы копали землю мечами и носили землю в своих плащах. Но никто из нас не смеялся при виде этого. Нервиев было так невероятно много, что они меньше чем за три часа окружили нас стеной высотой в десять футов и длиной в три мили, а кроме того, выкопали впереди нее траншею шириной в пятнадцать футов. После этого они начали по правилам осады подводить под наши стены постройку из наклонных скатов и башен. Галлы делали это неуклюже и медленно, однако башни постепенно приближались к нам.

На седьмой день башни уже почти касались наших укреплений. Те, кто сидел в них, уже могли заглянуть за нашу стену, и на их пути не стояло ничего, кроме сеток из прутьев. В этот день было сухо и дул легкий, но достаточно сильный ветер. Галлы приготовили горячие глиняные шарики и стали метать их в наш лагерь из пращей, которые заранее защитили, обив металлом. Вскоре крыши наших хижин, сделанные по-галльски из соломы, начали тлеть, потом загорелись, а ветер разнес огонь по лагерю. Тут наши враги с оглушительным криком подкатили к укреплениям свои штурмовые башни и навесы, приставили к стенам лестницы и бросились на приступ. У нас за спиной трещало и гудело пламя, в некоторых местах его языки даже дотягивались до защитников лагеря, стоявших на стенах. В этом огне гибли наши вещи, запасы еды, запасное оружие, от которого зависела наша жизнь, и даже наши раненые товарищи. У нас не было ни одного мгновения, чтобы взглянуть назад и оценить ущерб. Толпа врагов под нашими стенами была такой плотной, что ров наполнился доверху их убитыми.

Это был ужасный день. От полного разгрома нас спас лишь ветер. Он, хотя и раздувал пламя, нес его только в одном направлении, и постройки, стоявшие с наветренной стороны, остались целы, а вместе с ними, на наше счастье, уцелело достаточно еды, чтобы мы смогли прокормиться.

У нас не было возможности бесконечно продолжать борьбу. Оружейники с покрасневшими глазами отчаянно работали днем и ночью, приводя в порядок старое оружие. Цицерон шатался, и его организм не мог удержать в себе ни крошки еды. Наш командир ни на что не жаловался, но солдаты умоляли его отдохнуть. Многие из нас были не в лучшем состоянии, но, больные или раненные, мы поднимались на ноги при каждой тревоге. Ни один из гонцов, которых мы продолжали посылать к Цезарю, не нашел ни малейшей возможности пробраться через стан противника. Нам галлы кажутся одинаковыми, но сами они легко различают кто из них откуда: в каждом округе, даже почти в каждом племени есть свой собственный диалект или особенности произношения. К счастью, случилось так, что в нашем лагере находился один из вождей нервиев, который перебежал к нам в начале осады из-за ссоры с соперниками. Этот человек, конечно, не рискнул бы довериться судьбе и выйти из-за наших стен, но он привел с собой нескольких рабов и слуг, которых знали в лицо меньше, чем их господина. Цицерон сам уговорил одного из этих слуг, который, соблазнившись щедрыми обещаниями, добровольно предложил себя в гонцы. Письмо обернули вокруг древка его копья, спрятав под ремнями, и он отправился в путь.