Кодекс бесчестия. Неженский роман - Елена Котова

Вот нарыть с помощью Росимущества нарушения приватизации Самбальского – задача понятная. Скляр тогда оставит старику-директору процентов десять, а остальное выкупит за треть цены. Старик мудрый, быстро все поймет. Лучше деньги, хоть и небольшие, чем от уголовки за немереные бабки отмазываться.

«Мне только надо найти нарушения при приватизации, а как Скляр у старика будет акции отбирать – не мой вопрос, – прикидывал Чернявин. – Все ж на на моих глазах происходило: я Листвянский акционировал, а старик – Самбальский. В одно и то же время, по одной и той же схеме. Известно, как он акции выкупал у администрации. А с «трудовым коллективом» вообще не парился. Отобрал у быдла ваучеры за тринадцатую зарплату и закрыл вопрос. А быдло и радо было, и ни одной жалобы на старика не настрочило. Вот и подумай, справедливо или нет? Зачем быдлу акции? Старик тоже не бог весть как ими распорядился, в комбинат за двадцать лет только крохи вкладывал, пару раз котлы менял, и этот… башмак австрийский недавно поставил. Комбинат лежит в грязи, а старик и ухом не ведет. А чего ему ушами возить-то, он же не Заяц…»

От этой мысли Чернявин развеселился.

Он уже без сожаления вспоминал свой Листвянский комбинат. Как крутился, изворачивался, вечно страшился прогадать, боялся попасть под раздачу… Какую раздачу? А хрен его знает. С такими, как Александров, Скляр и Жмужкин ухо всегда востро держать надо. А те, другие, помельче – они тоже, бля, не лучше. И каждый, главное дело, упирает на партнерство, на берегу договариваться предлагает, а в итоге все равно кидает.

В министерстве справедливей. Бумажки переложил, с сослужицами днем чай попил, на заседании поспал, приехал, наорал, чтоб министру все написали, погонялу над ними поставил, а вечером душевно с правильными мужиками поквасил. Народ спокойный… Молодежь, правда, шебутная, все роют носом. Кто за карьеру, кто бабки намывает. Не понимают, что им до таких, как Чернявин, еще расти и расти. Он сразу ставку на кадры постарше сделал, вокруг полтинника. Те его за своего признали, и хотя пока серьезных дел у Чернявина с ними не было, понимание в глазах читалось. С Чернявиным и попилить безопаснее будет, чем с этими шебутными, у которых шило в заднице, и никогда не знаешь, какой крендель они выкинут.

– Лида, – гаркнул он, войдя в дом. – В пятницу думаю мужиков с работы пригласить. Проставиться, прописаться на новой работке. Ты давай, чтоб все чин-чинарем. Чтоб сразу поняли, что практически к олигарху в дом попали. Но с душой, чтобы сразу увидели, что я им свой. Свой, понимаешь?

– Юра, – спросила Лида, – ты когда найдешь время о Маше поговорить?

– А что случилось? – встревожился Чернявин.

– Ничего особенного, но уже лето на носу. Осенью последний класс. Что с университетом будем делать?

– Какой университет? Пусть в консерваторию идет, а потом замуж выходит.

– Юра! Ее не возьмут в консерваторию. Очень прошу тебя, посмотри на вещи трезво.

– Если я решил – возьмут.

– Не хватает ей таланта для карьеры исполнителя. Не дано ей, пойми. И сама она не хочет.

– Как это у моей дочери таланта не хватает? Не соображаешь уже? Решим вопрос.

– Юра, пойми, она не хочет. Нет у нее достаточного дара и желания покорять публику. А публику не обманешь. Ты хочешь, чтобы она в оркестре играла?

– Хочет, не хочет… Какая публика, какое покорение?.. Кончит консерваторию, замуж выйдет и пусть детей растит. А на рояле для себя и мужика своего играет.

– Как ты не понимаешь, – Лида сжала руки. – Она боится к тебе подойти с этим. Она хочет в университет на исторический. Не нужна ей консерватория.

– А исторический нужен? Будет, как ты, библиотекарем?

– Не понимаю, при чем тут библиотекарь и зачем ты меня унижаешь. Не знаю, зачем ей исторический, и не уверена, что она сама знает. Она – то об историческом говорит, то о Финансовой академии. Я думаю… Ты выслушай, не вскидывайся, пожалуйста…Ей неплохо бы за границей поучиться. Язык подтянуть, разобраться, что именно ее привлекает.

– Язык? В Англию ее хочешь отправить, в этот разврат?

– Юра, это ты сгоряча. В Англию было бы неплохо. Ты подумай, я не настаиваю, только не затягивай. Конечно, если мы можем себе позволить ее обучение…

– Мы себе все можем позволить. В Англию Машу одну отправить? В семнадцать лет? Ты мать, или тебе ребенка лишь бы с рук сбыть, а то у тебя времени книжки читать не хватает?

Лида перестала слушать. С тех пор как он снова распустил руки, ей стало все равно. Свою судьбу уже не исправить. Но дочерям нужно строить жизнь. Будь ее воля, она бы и Танечку отправила в закрытую школу в ту же Англию. Почему в Англию? Бог его знает. А куда еще? Английский есть английский, и все, кто детей в Англию отправил, рады. Ну нет у Маши таланта к музыке, да и любви к инструменту нет. Из-под палки, только по воле отца долбит и долбит… Шуберт, Шопен, даже Лист. Но ведь из-под палки. А вот сочинениями ее по литературе зачитаться можно. И английский у нее идет, и по математике она первая в классе.

– …Десять лет псу под хвост! В Англию вздумала отправить… – Лида очнулась, когда муж уже перешел на крик. – Ты всю жизнь за моей спиной бездельничаешь, с девчонками против меня козни строишь! Если бы не я, они вообще недорослями бы выросли.

– Ты хоть знаешь, что такое «недоросль»? – вырвалось у Лиды.

– Ах ты, дрянь! Я для тебя неуч! Чё ж замуж за меня выходила? Потому что за мной деньги стояли? Пользовалась мною всю жизнь? А теперь дочь подстрекаешь, чтобы и она мной пользовалась? Я буду оплачивать ее учебы в Англии, а она там одна, без пригляда, блядовать начнет?

– Не смей так говорить о нашей… о Маше! – Лида сорвалась на крик.

И тут муж влепил ей пощечину. Лида едва удержалась на стуле. В голове зазвенело, она смотрела на Чернявина пустыми от бессилия глазами. Из носа полила кровь.

– Ах, кровь носом пошла! Давай-давай! Ты еще обморок изобрази, гимназистка румяная!

Лида вскочила с места, рванула было к лестнице, остановилась…

– Ты… ты… Я тебе не площадная девка, чтобы так со мной разговаривать.

– Я говорил и буду говорить с тобой, как считаю нужным! – Чернявин схватил ее за плечо. – Поняла, дрянь?

– Пусти! – Лида захлебывалась рыданиями.

– Я с работы прихожу! Мне все нервы за день на кулак намотали. Сидишь, мля, дома, ни хрена… Дочерей только против отца настраиваешь!

Лида убежала наверх, в спальню. Чернявин сновал из гостиной в кухню и обратно. Поднялся по лестнице, вошел в комнату старшей дочери. Маша сидела за столом, склонившись над тетрадями.

– Маш, как в школе дела?

– Нормально, папа, спасибо.

Он присел на стул рядом с дочерью.

– Пап, ты что? Мне надо конспекты по истории дописать.

– Маша, не нравится мне, что ты в последнее время мало сидишь за роялем.