Роза Бертен. Кутюрье Марии Антуанетты - Мишель Сапори

Королевский секретарь не мог понять, что цены мадемуазель Бертен указывали на тот факт, что мода стала постепенно превращаться из ремесла в искусство. Раньше портной, даже наделенный талантом, не считался мастером или художником.

Какая-никакая репутация, которую могла создать ему его ловкость, не заслуживала титула и ни в чем не выделяла его среди менее способных товарищей по профессии. Портниха, сумевшая стать великой, не перестает оставаться портнихой.

Но с появлением типажа торговки модными изделиями, воплощенной в Розе Бертен, пути искусства и ремесла расходятся. Поскольку невозможно объективно установить критерии прекрасного, в качестве демаркационной линии было выбрано предназначение вещей. Все предметы, предназначенные королеве, — произведения искусства, а тот, кто их производит, — Мастер! Примерно так видит себя мадемуазель Бертен. По словам мадам Неккер, она отвечает господину де Тулонжону, который пожаловался на недостаточно высокое качество своей одежды и дороговизну счетов за нее: «Ведь Верне платят всего лишь за ткань и за покраску!»

Тонкий наблюдатель нравов своего времени, Мерсье уловил смысл эволюции: «Работа по изготовлению модной одежды — это искусство, причем искусство любимое, торжествующее, которое в этом веке удостоилось почести и исключительности».

Как хорошо известно, художник не имеет цены. Путь Высокой моде был открыт, но ее наступление на время остановлено революцией. Однако в следующем веке она восторжествует.

На заре революции Роза Бертен находилась на вершине успеха. В феврале 1788 года она инвестирует свои средства в недвижимость и приобретает за 287 700 ливров два особняка, так называемые большой и малый, расположенные на улице Мэл и ранее принадлежавшие Этьену Луи Боннару, адвокату при парламенте, который занимался делами пфальцграфства[103] при французском дворе. Среди ее владений эти два особняка были самыми дорогими. Еще проживая в доме № 13 на улице Ришелье, в 1789 году она приобрела дом № 26, расположенный неподалеку, «около фонтана» — теперешнего фонтана Мольера. Это был городской особняк, принадлежавший Жану Батисту Гаспару Бошару де Сарону, первому президенту парижского парламента. Она купила у него здание, которое, как она заявляла, прекрасно знала, потому что раньше его посещала. Особняк соединялся с садами Пале-Рояль крытым проходом и находился поблизости от деревянной галереи, которая обещала стать подходящим для прогулок оживленным местом. Мадемуазель Бертен ничего не пускала на самотек. Чтобы сразу рассчитаться за зеркала, картины, панно над дверями и обширный декор дома стоимостью в 20 000 ливров, она в тот же день заключает договор о займе с господином Жаном Матиасом Паскье, парижским подрядчиком.

Она берет на себя это обязательство, потому что даже и не предполагает, какие потрясения ее ожидают в ближайшие годы.

Это неудивительно: кто в ее окружении мог это вообразить? В то время, когда по всей стране готовили наказы третьего сословия[104] депутатам Генеральных штатов, Роза Бертен готовила наряд и образ королевы для церемонии открытия Генеральных штатов: фиолетовый церемониальный туалет с белой юбкой, покрытой серебряными блестками, в волосах — перо цапли и простой венец с бриллиантами. После смерти Розы Бертен в одном из ее шкафов нашли манто из фиолетового бархата, расшитое серебряными блестками.

1 апреля 1789 года «Великий Могол» переезжал в новое помещение. Мадемуазель Бертен, преисполненная новыми проектами, заказала установить статуи на каждой площадке роскошной лестницы. Модистка располагала также квартирой на улице Вилледо, по соседству с улицей Ришелье, которую она снимала у некоего господина Бонневи.

События 14 июля 1789 года ее не слишком-то взволновали, а первые реформы Конституанты совсем не расстроили[105].

Летом 1789 года мода восхваляет Революцию, как раньше принцев. Дамы носили на голове два ряда черных кружев в виде зубцов, что напоминало Бастилию. В роялистской газетке «Апокалипсис» без обозначенной даты можно найти такую любезность по адресу Болара: «Господин Болар, один из восьми наших корреспондентов, попросил объявить, что он только что получил из Англии огромное количество модных товаров.

День взятия Бастилии 14 июля 1789 г.

Среди них колпаки „а-ля заговорщик“ или „а-ля Орлеан“, „а-ля патрон“ или „а-ля депутат“; шейные платки „а-ля торговка рыбой“, или „а-ля колючка“[106]; ленты „цвета крови“ или „а-ля Барнав“[107]; двухцветные ленты или „а-ля Клермон-Тоннер“[108]; галстуки „а-ля ростовщица“ или „а-ла Делаборд“[109]; подвязки „а-ля мандарин“ или „а-ля Мирабо“[110]; шляпы „а-ля голодающий“ или „а-ля Демулен“[111]; жилеты „а-ля людоед“ или „а-ля народ“»[112].

Зато у мадемуазель Бертен, которая проявляла излишний педантизм и брюзжала, нет ни единого платья «а-ля равенство» и ни одного шейного платка «а-ля конституция».

Изредка Бертен неохотно соглашалась поставлять кокарды или, скорее, ленты в полоску — «а-ля народ»[113]. В августе 1789 года она изготовила всего-навсего три кокарды, в 1791 году — немного больше: тогда ее строго предупредили и кокарды должны были носить все. В основном ленты были двухцветные, сине-белые или розово-белые; когда были представлены три цвета, она избегала красного, предпочитая ему розовый или фиолетовый, раз уж Французская революция не может обойтись без полосок. Да и полосатые ткани были изобретены не в 1789 году. У мадемуазель Бертен они появились с середины 1770 года, а согласно «Меркюр де Франс» за октябрь 1730 года, тем летом все дамы были одеты в полосатую тафту, по большей части блестящую, отличающуюся «крайне и необыкновенно разнообразными красками, и чем причудливее, тем моднее, особенно сочетание широких полосок контрастных цветов». Несмотря на упущенную выгоду из-за самой первой волны эмиграции, мадемуазель Бертен получила утешительную премию: Болар, который метил очень далеко и хотел все и всех перекупить, обанкротился в начале революции, 17 сентября 1789 года.