Закулисье Февраля. Масоны, заговорщики, революционеры - Константин Писаренко

Так или иначе, а казус Воейкова лишил первого министра высочайшего доверия, самой важной опоры. Другой исполин, способный удержать от падения – общественное мнение – дистанцировался от Коковцова спустя ровно два месяца. 6 февраля 1913 года сто сорок депутатов, в основном от крайне правых и националистов, предложили Думе принять закон о принудительном выкупе в казну Московско-Киево-Воронежской железной дороги, которой управлял родной брат Владимира Николаевича Коковцова, Василий Николаевич. Петицию подписали и П.Н. Балашов (83-й), и В.М. Пуришкевич (79-й), и Н.Е. Марков (7-й), и В.В. Шульгин (140-й). Палата 8 февраля отправила документ на экспертизу в комиссии финансовую и о путях сообщений. Те идею одобрили, и 27 марта Дума запросила у правительства соответствующий проект. Однако представитель Минфина С.Ф. Вебер заявил от имени шефа, что кабинет решительно против данной затеи, что организаторам акции и требовалось. Коковцова тут же обвинили в пристрастности и семейственности.

Началась целая кампания по дискредитации премьера. Пиком ее стало думское заседание 27 мая, когда Н.Е. Марков, живописуя огрехи преемника Столыпина, воскликнул: «Красть нельзя!» – чем вызвал уход всех министров из правительственной ложи. Коковцов, кстати, отсутствовал в ней, будучи с императором в Москве. По возвращении он запретил министрам посещать Таврический дворец, пока со стороны Думы не прозвучит официальное извинение. Николай II 31 мая грозное распоряжение одобрил, но… вместе с тем убедился в завершении «медового месяца» между председателем Совмина и парламентскими партиями. Итак, Коковцов утратил обе основы своей власти и превратился в колосс на глиняных ногах. Рухнуть мог в любой момент, удобный монарху.

Ну а скандальный закон о выкупе железной дороги Дума приняла сразу в трех чтениях 7 июня 1913 года, по докладу депутата-кадета, инженера, сибиряка Н.В. Некрасова. 25 июня Госсовет думский акт отклонил, изрядно порадовав премьера. Увы, то была пиррова победа. Николай II уже знал, кем заменит неуживчивого финансиста. Обходительным, вежливым, тактичным, толковым и энергичным А.В. Кривошеиным. На что и указало учреждение 7 июня 1913 года новой министерской структуры – канцелярии главнонаблюдающего за физическим развитием населения Российской империи. Понятно, что должность занял В.Н. Воейков.

Спустя месяц, 8 июля, в Киеве на террасе земского павильона местной Всероссийской выставки скромный оппонент Коковцова произнес короткую речь-тост, благодаря журналистам ставшую широко известной: «…Наше отечество может достигнуть благоденствия… когда мы забудем пагубные фразы – “мы” и “они”, разумея под этим правительство и общество… и будем говорить – “Мы”…» Призыв Кривошеина к диалогу в думских кругах восприняли с большим энтузиазмом. Партийная печать националистов («Новое время», «Свет»), октябристов («Голос Москвы») и даже кадетская («Речь») благожелательно прокомментировала позицию оратора. Более того, кто прямо, кто намеком назвал его лучшим кандидатом на место рассорившегося с Думой действующего премьера.

Николая II воодушевление правоцентристской общественности киевским экспромтом нового царского любимца тоже порадовало, ибо наглядно продемонстрировало совпадение двух мнений – августейшего с народным. А значит, царь мог с легким сердцем отправить педанта Коковцова в отставку. Из деликатности или по иным причинам, монарх повременил откровенно поговорить о том с Кривошеиным до отъезда главы кабинета за границу. С первым министром государь простился в Ливадии 19 сентября, а 24 сентября в той же крымской резиденции принял первого советника.

Как ни странно, Александр Васильевич обе предложенные вакансии – министра финансов и предсовмина – вежливо отклонил. Непосредственное руководство аграрной реформой, доведение ее до успешного завершения, он считал более важным. К тому же болезнь сердца вынуждала остерегаться нервных перенапряжений, переутомлений и дополнительных нагрузок. Император с ним согласился. В итоге сошлись на необычной комбинации: Кривошеин будет теневым премьером, а официальным – старик И.Л. Горемыкин, который возьмет на себя обязанности, кажущиеся подлинному лидеру излишними. Что касается Минфина, то эту должность, как и планировалось в 1911 году, займет П.Л. Барк.

Обнародование судьбоносного решения под предлогом все той же болезни отсрочили до возвращения Коковцова в Россию (8 ноября), затем – царской семьи в Царское Село (19 декабря 1913-го), потом – еще на месяц. Наконец, 20 января 1914 года Кривошеин, почувствовав себя лучше или сочтя момент удобным, встретился с Николаем II. Описанная выше реорганизация стартовала. 21-го царь пообщался с Горемыкиным, 26-го – с Барком. В тот же день он утвердил назначения обоих и через Штюрмера предупредил Коковцова о грядущем увольнении. С указом обождал двое суток, исполнив пожелание «серого кардинала», который предпочел отсутствовать в столице в день отставки соперника. Кривошеин уехал из Петербурга в Европу в лечебный отпуск 29 января. И в ту же среду, утром, курьер вручил Коковцову письмо с уведомлением о прощальной аудиенции 31-го числа. Официально Горемыкин стал премьером, а Барк – управляющим Минфина 30 января 1914 года.

Смысл кадровой рокировки раскрыл высочайший рескрипт на имя нового министра финансов, обязавший чиновника «изыскать государственные доходы» взамен тех, что провоцировали «нетрезвую жизнь» «множества Моих верноподданных». С легкой руки Кривошеина планировалось свести к минимуму винную продажу, восполнив бюджетные потери от «сухого закона» введением подоходного налога. Инициатива весьма показательная. «Новый курс», антикабачный, означал приближение качественно иного этапа аграрной реформы. Рост единоличных хозяйств почти достиг того уровня, когда пьянство среди крестьян превращалось в серьезную помеху их дальнейшему развитию. То, что слабо влияло на производительность общины, благосостояние хутора или отруба подрывало заметно. Требовалось отучить нацию от старой, вредной привычки. Причем – в диалоге с обществом.

Впрочем, судьба в грандиозные замыслы Кривошеина внесла свои, роковые коррективы. В Петербург из Италии он вернулся 3 апреля, а спустя три с половиной месяца, 20 июля 1914 года, началась Первая мировая война. Как ни странно, ни монарх, ни его фактический премьер не разгадали подлинных намерений кайзера Вильгельма II, хотя понимали, насколько конфликт с Германией опасен для не окончившей аграрные преобразования России. Увы, оба симпатизировали соседней державе, и даже весной 1914-го, несмотря на очевидные военные приготовления Берлина, они надеялись избежать катастрофы с помощью обычной дипломатии. Как следствие, возможность сдержать коварного германца хорошо просчитанной и заранее выстроенной системой эффективных межгосударственных союзов была упущена. Оставалось уповать на мощь русской армии и флота, на их победы в генеральных сражениях, позволяющих быстро, с минимальным ущербом для страны принудить враждебную империю к миру.

К сожалению, и тут дуэт ожидало разочарование. До конца 1914 года российские войска под командованием великого князя Николая Николаевича проиграли одну битву (за Восточную Пруссию), выиграли тоже одну (за Галицию) и одну свели вничью (за Варшаву). О блицкриге, которым все грезили, пришлось забыть. Суворовых на ключевых постах не оказалось. И в Ставке, и на фронтах генералитет оригинальностью мышления не блистал. Воевал, как должно, а не как нужно, почему, учитывая «немецкий порядок», финал кровавой драмы откладывался, и откладывался надолго…