Цена моих грез - Ева Ройс

А спустя пять минут я ходила по квартире, ради которой мы все многое отдали, и… И ничего не чувствовала. Лишь горечь от того, что все потеряно и ничего не вернуть.

Не чувствовала уюта: всего–то бетон, красивый ремонт, под которым наше потерянное счастье, отголоски смеха Дарины и Жени – ее мужа, наши теплые беседы по вечерам, когда мама рассказывала нам всякие истории, любовь и мои слезы. Сначала по родным, которые ушли навсегда, а не на неделю, а потом по Даньке, которого со мной не оставили. У меня не было постоянной работы, я еще училась, квартира ипотечная, денег нет. Мир тогда разрушился в считанные секунды, оставив меня одну в этой роскошной квартире–мечте одну, но с кучей проблем.

Квартира–воспоминание, квартира–призрак того, что уже никогда не вернуть.

Сначала долго сидела на кухне и смотрела через окно на дома с яркими огоньками–окнами, на небо, подернутое рваной дымкой облаков, и звезды, которые виднелись в разрывах и сияли так ярко, что хотелось согреться в их тепле. Потом направилась к комнатам: зашла в мамину, вдохнула запах ее духов, что, словно, навсегда застыл здесь, дальше в спальню сестры и ее мужа, с улыбкой просмотрела множество фотографий, висевшие на стенах. И в деревянных рамках не бумага, а застывшая на мгновение жизнь, которую, к сожалению, не воспроизвести, как видео. Но такое ощущение, что дотронься рукой – и попадешь в прошлое, от которого остались только грезы и осколки, больно ранящие душу.

Ох, как бы я хотела попасть хоть на миг в самую последнюю фотографию, сделанную мною через телефон в новогоднее застолье. Рина и мама смеются, глядя на меня – тогда я корчила рожицы и что–то смешное им рассказывала, Даня сосредоточено собирает свою новую игрушку, устроившись на ковре, а Жени здесь нет – он отошел на кухню за напитками.

А этот Новый Год будет не таким.

И эта квартира была счастьем, она сверкала, была нашей крепостью… Но сейчас от нее исходили холод и пустота.

Крепость разрушилась, фундамент теперь под землей.

Если я надеялась, что что–то смогу поменять и вернуть прошлое, я очень ошибалась, как и Гэтсби из культового произведения Фицджеральда. Прошлое не вернуть – оно растворилось, стало материалом для настоящего и будущего.

Нельзя делать вид, что все по–прежнему. Нельзя оставлять нетронутыми мамину комнату и эту комнату, будто бы их хозяева оставили и вернутся. Нельзя жить в прошлом, иначе некому будет жить в настоящем.

Надо все отпустить – маму, Дарину, Женю, ту жизнь с ними, эту квартиру, свои мечты и цели до всего, что произошло, себя старую.

В детскую отчего–то не стала заходить. Решив, что как только закончу со съемками, приеду и разгребу вещи, поехала… домой.

Домой… Дом Паши я начала считать и своим домом? Для меня проскочившее слово стало откровением.

Так ведь нельзя, да? Терять голову, слепо влюбляться в того, кого ненавидела. Хотя нет. Я его просто не знала. И Паша прав – когда ненавидишь, готов вгрызаться зубами в плоть, если нет рядом ножа. Когда ненавидишь – ненавидишь и воздух, которым человек дышит. А мои чувства не были оным.

Я его не знала, а сейчас узнала, и теперь не представляю себя без него.

На улице меня ждал Левич, а не машина с водителем. Причем мужчина сам был за рулем.

– Привет! – я с улыбкой села на переднее сиденье.

– Привет, Снежинка, – Паша хоть и улыбнулся, но выглядел все равно напряженным… И злым. Похоже, происшествие, случившееся утром, не разрешилось.

– И даже не поцелуешь? – игриво спросила его, желая хоть как–то разрядить обстановку и расколоть тишину, что повисла в салоне дорогой машины.

– Поцелую, – хрипло отозвался мой мужчина и рывком притянул к себе, чтобы наброситься на мои губы жестким поцелуем.

И это был взрыв.

Извержение вулкана.

Адово пламя.

Смерть и возрождение из пепла.

Столкновение и слияние Вселенных.

– Нам надо поговорить, – между поцелуями сказал Паша. А я сильнее впилась ногтями в его плечи, чтобы не утонуть.

Подожди, я только найду свою голову и успокою свое сердце.

Какое “поговорить”? Подожди, я найду свою голову и успокою свое сердце.

Но наше сумасшествие все же пришлось закончить – не место однозначно.

– Куда едем? – спросила, поправляя одежду и растрепавшиеся волосы.

– Куда–нибудь поесть, с утра нормально не жрал, – ответил Паша, не отрывая взгляда от дороги.

А я не могла на него насмотреться. На его сильные руки с выпирающими венами, которые сжимали руль и вообще управляли этой махиной. На его профиль – все же он очень красивый. Безумно.

– Ты со мной хотел о чем–то поговорить, – вспомнила я. – О чем?

Мужчина сжал сильнее руль, а зубы сжал так сильно, что я услышала их хруст. Мне даже не надо гадать, чтобы понять, насколько все хреново. От былого настроения не остается и следа.

– Не здесь, – отрезал он.

Весь оставшийся путь до ближайшего кафе я молчала. В голове путались в догадках тараканы, а бабочки в животе устроили бунт. Едва машина остановилась, я выскочила наружу, не дожидаясь Пашу, чтобы вдохнуть чистый и холодный воздух, в котором нет недомолвок и ожидания чего–то нехорошего.

В кафе мы сели у широкого окна, через который открывался вид на прикрытую саваном ночи улицу. Улыбчивая официантка принесла нам меню, но Левич не стал ничего заказывать – просто отложил папку, и девушка, поняв, ретировалась.

– Даша, – его голос звучал глухо. Твердо. Уже предвещая проблемы. – Влад и Даниил, они… Сбежали.

Бабочки застыли, а потом стали вдруг пеплом.

Я открыла рот, чтобы спросить, серьезно ли он, а потом закрыла. Я по его взгляду поняла.

Опять удар тогда, когда уже не ожидаешь ничего плохого. Будто я весь день смотрела сказки, но внезапно запись оборвалась, и начались ужасы.

Страшно. Больно. Горько.

И такая злость на себя. Потому что я начала растворяться в отношениях с Пашей. Потому что потеряла бдительность. Потому что не выполнила обещание.

На меня несется снежная лавина, а я не могу и не хочу убегать. Или вовсе бегу по траектории проблем, не догадываясь о том, что можно отойти в сторону.

– Ты мне врал, – только и смогла произнести я. Из меня будто выкачали все слова и лишние эмоции, оставив лишь жалкие и ненужные эмоции и фразы.

А потом… а потом и они исчезли, растаяли, став слезами.

Любовь всех раньше станет смертным прахом.

Смирится гордость, и умолкнет лесть.

Отчаянье, приправленное страхом,